— Гарри, как вам не стыдно говорить такие вещи! Сердце Гетти
вовсе не разбито. Конечно, она поплакала и все такое. Но зато она не
обесчещена. Она может жить, как Пердита, в своем саду среди мяты и златоцвета.
— И плакать о неверном Флоризеле, — докончил лорд Генри, со
смехом откидываясь на спинку стула. — Милый мой, как много еще в вас
презабавной детской наивности! Вы думаете, эта девушка теперь сможет
удовлетвориться любовью человека ее среды? Выдадут ее замуж за грубияна-возчика
или крестьянского парня. А знакомство с вами и любовь к вам сделали свое дело:
она будет презирать мужа и чувствовать себя несчастной. Не могу сказать, чтобы
ваше великое самоотречение было большой моральной победой. Даже для начала это
слабо. Кроме того, почем вы знаете, — может быть, ваша Гетти плавает сейчас,
как Офелия, где-нибудь среди кувшинок в пруду, озаренном звездным сиянием?
— Перестаньте, Гарри, это невыносимо! То вы все превращаете
в шутку, то придумываете самые ужасные трагедии! Мне жаль, что я вам все
рассказал. И что бы вы ни говорили, я знаю, что поступил правильно. Бедная
Гетти! Сегодня утром, когда я проезжал верхом мимо их фермы, я видел в окне ее
личико, белое, как цветы жасмина… Не будем больше говорить об этом. И не пытайтесь
меня убедить, что мое первое за столько лет доброе дело, первый самоотверженный
поступок на самом деле чуть ли не преступление. Я хочу стать лучше. И стану…
Ну, довольно об этом. Расскажите мне о себе. Что слышно в Лондоне? Я давно не
был в клубе.
— Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила.
— А я думал, что им это уже наскучило, — бросил Дориан, едва
заметно нахмурив брови и наливая себе вина.
— Что вы, мой милый! Об этом говорят всего только полтора
месяца, а обществу нашему трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, — на
такое умственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне ему очень
повезло. Столько событий — мой развод, самоубийство Алана Кэмпбела, а теперь
еще загадочное исчезновение художника! В Скотланд-ярде все еще думают, что
человек в сером пальто, уехавший девятого ноября в Париж двенадцатичасовым
поездом, был бедняга Бэзил, а французская полиция утверждает, что Бэзил вовсе и
не приезжал в Париж. Наверное, через неделю-другую мы услышим, что его видели в
Сан-Франциско. Странное дело — как только кто-нибудь бесследно исчезает, тотчас
разносится слух, что его видели в Сан-Франциско! Замечательный город, должно
быть, этот Сан-Франциско, и обладает, наверное, всеми преимуществами того
света!
— А вы как думаете, Гарри, куда мог деваться Бэзил? —
спросил Дориан, поднимая стакан с бургундским и рассматривая вино на свет. Он
сам удивлялся спокойствию, с которым говорил об этом.
— Понятия не имею. Если Бэзилу угодно скрываться, — это его
дело. Если он умер, я не хочу о нем вспоминать. Смерть — то единственное, о чем
я думаю с ужасом. Она мне ненавистна.
— Почему же? — лениво спросил младший из собеседников.
— А потому, — лорд Генри поднес к носу золоченый флакончик с
уксусом, — что в наше время человек все может пережить, кроме нее. Есть только
два явления, которые и в нашем, девятнадцатом, веке еще остаются необъяснимыми
и ничем не оправданными: смерть и пошлость… Давайте перейдем пить кофе в
концертный зал, — хорошо, Дориан? Я хочу, чтобы вы мне поиграли Шопена. Тот
человек, с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория! Я
был к ней очень привязан, и без нее в доме так пусто. Разумеется, семейная
жизнь только привычка, скверная привычка. Но ведь даже с самыми дурными
привычками трудно бывает расстаться. Пожалуй, труднее всего именно с дурными.
Они — такая существенная часть нашего "я".
Дориан, ничего не отвечая, встал из-за стола и, пройдя в
соседнюю комнату, сел за рояль. Пальцы его забегали по черным и белым клавишам.
Но когда подали кофе, он перестал играть и, глядя на лорда Генри, спросил:
— Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли
убить?
Лорд Генри зевнул.
— Бэзил очень известен и носит дешевые часы. Зачем же было
бы его убивать? И врагов у него нет, потому что не такой уж он выдающийся
человек. Конечно, он очень талантливый художник, но можно писать, как Веласкес,
и при этом быть скучнейшим малым. Бэзил, честно говоря, всегда был скучноват.
Только раз он меня заинтересовал — это было много лет назад, когда он признался
мне, что безумно вас обожает и что вы вдохновляете его, даете ему стимул к
творчеству.
— Я очень любил Бэзила, — с грустью сказал Дориан. — Значит,
никто не предполагает, что он убит?
— В некоторых газетах такое предположение высказывалось. А я
в это не верю. В Париже, правда, есть весьма подозрительные места, но Бэзил не
такой человек, чтобы туда ходить. Он совсем не любознателен, это его главный
недостаток.
— А что бы вы сказали, Гарри, если бы я признался вам, что
это я убил Бэзила?
Говоря это, Дориан с пристальным вниманием наблюдал за лицом
лорда Генри.
— Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не в
своей роли. Всякое преступление вульгарно, точно так же, как всякая
вульгарность — преступление. И вы, Дориан, не способны совершить убийство.
Извините, если я таким утверждением задел ваше самолюбие, но, ей-богу, я прав.
Преступники — всегда люди низших классов. И я их ничуть не осуждаю. Мне
кажется, для них преступление — то же, что для нас искусство: просто-напросто
средство, доставляющее сильные ощущения.
— Средство, доставляющее сильные ощущения? Значит,
по-вашему, человек, раз совершивший убийство, способен сделать это опять?
Полноте, Гарри!
— О, удовольствие можно находить во всем, что входит в
привычку, — со смехом отозвался лорд Генри. — Это один из главных секретов
жизни. Впрочем, убийство — всегда промах. Никогда не следует делать того, о чем
нельзя поболтать с людьми после обеда… Ну, оставим в покое беднягу Бэзила.
Хотелось бы верить, что конец его был так романтичен, как вы предполагаете. Но
мне не верится. Скорее всего, он свалился с омнибуса в Сену, а кондуктор скрыл
это, чтобы не иметь неприятностей. Да, да, я склонен думать, что именно так и
было. И лежит он теперь под мутно-зелеными водами Сены, а над ним проплывают
тяжелые баржи, и в волосах его запутались длинные водоросли… Знаете, Дориан,
вряд ли он мог еще многое создать в живописи. Его работы за последние десять
лет значительно слабее первых.
Дориан в ответ только вздохнул, а лорд Генри прошелся из
угла в угол и стал гладить редкого яванского попугая, сидевшего на бамбуковой
жердочке. Как только его пальцы коснулись спины этой крупной птицы с серыми
крыльями и розовым хохолком и хвостом, она опустила белые пленки сморщенных век
на черные стеклянные глаза и закачалась взад и вперед.
