– Я вообще ни за кем не собираюсь гоняться, – все еще на высоких тонах откликнулась Инга. – Я так понимаю, что и любой конторщик средней руки сойдет, лишь бы дали гражданство.
– Вот и хорошо, что понимаешь. Любой не любой. Но первого встречного тоже не нужно. Хотя и долго не тяни. Время-то поджимает.
Лос-Анджелес – Сан-Фернандо. Январь 1994 г.
Тогда, в тот день и в тот час они просто ехали по шоссе 101 в долине Сан-Фернандо. Хотели посетить квартал «Юниверсал», прокатиться по Малхолланд Драйв и бульвару Сепульведа. Для начала, однако, им пришло голову добраться до предгорий и полюбоваться на вид и холмы.
Это случилось, когда они проезжали недалеко от Норсбриджа, так внезапно, страшно и непонятно, как смерть на рассвете, когда проснувшийся в холодной агонии внезапного умирания человек не знает, то ли солнечные лучи заходят в его окно с надеждой на еще один день, то ли это божественный свет, ведущий уже на потусторонний суд. Оно ударило, как вор, притаившийся в доме, как предательский кирпич, сверзившийся с крыши, под козырьком которой безвредно ходили изо дня в день. В нем было баллов шесть-семь, но и этого было много.
В городе, где каждый вроде бы и готов с рождения к его непрошенному визиту, где всех приезжих первым делом предупреждают о его непостоянстве и внезапности, где самый малый и самый старый имеет непременный набор первой необходимости и знает назубок правила эвакуации, казалось бы, его каверзы, несущие разруху, не могут захватить никого врасплох.
Инга уже успела наслушаться рассказов о его строптивом характере, за месяц своего пребывания даже упросила съездить к знаменитому разлому Сан-Андреас. Аида тогда в свободный выходной ее и отвезла. Это было такое необычное, такое фантасмагорическое зрелище, глубокая трещина в земле, чуть ли не до самой преисподней. Она выглядела так, будто неведомый гигантский препаратор-естествоиспытатель захотел от нечего делать посмотреть, что там в середине маленькой голубой Земли, а после, удовлетворив любопытство, кое-как наложил грубый и неуклюжий шов. Шов со временем рассосался, а шрам остался навечно, обозначая место, где было отрезано и сшито. Но Сан-Андреас совсем не показался Инге страшным и апокалипсическим, скорее очень острым ощущением, как «русские горки» на аттракционах, только значительно больше размером. Сама мысль о том, что в любую секунду и от любой прихоти природы – все, конец, не вызывала ужаса, потому что Инга, пребывая в защитном самообмане, твердо знала, что этого не может произойти, что это – как страшное кино – посмотрел, пощекотал нервы и забыл. Миллионы лет был этот разлом и еще столько же будет.
Оказалось, что подготовиться к удару нельзя, как нельзя быть готовым к внезапному пробуждению от крепкого сна и к скоропостижному концу. Это случается помимо человеческой воли и выходит за рамки восприятия грандиозностью взбунтовавшейся силы и масштабов ее неистовства. Спасение, меры эвакуации, осознание и даже боль – все это приходит потом. Когда рассеивается мрак животного ужаса и непонимания, краткого кошмара, когда бесполезно даже рассчитывать на собственный разум, он все равно ничем не сможет помочь, потому что откажется думать. Слова «что происходит?» и «мамочка, помогите!» перемешиваются в сознании, и в зависимости от того, какая из двух фраз побеждает, человек либо намертво оказывается пригвожденным к месту, тупой, беспомощный и безгласный, либо бежит сломя голову, сам не зная куда, и часто действительно остается без головы.
Землетрясение, крупнейшее за последние годы, как всегда, явилось без приглашения. «Тойоту» сначала подбросило на эстакаде – Аида только успела по велению голого инстинкта ударить по тормозам. Инга отчего-то крикнула «ой, колесо!» и вцепилась в ремень безопасности. Но потом автомобиль взмыл в воздух, подобный птице, и это свободное парение и оказалось самым ужасным, потому что было самым противоестественным. Девушки только кричали одно «а-а-а-а!» без смысла и без слов, каждая пристегнутая и одинокая и каждая за себя. Как будто ощущая, что умирать всегда приходится в одиночестве. Вокруг сильно гремело, летело и ударялось, осыпалось и сталкивалось, но им казалось, что они летят в полной тишине и только их крики разрушают грозное, молчащее целое.
Инга потом говорила себе, что ничего ужаснее не переживала в жизни, даже ее прыжок из окна не был столь невыносимо страшен, оттого что был ожидаем. И следующая за ним реальность вызывала изумление и радостное недоверие, а отнюдь не безумие кошмара. Здесь же сила, превосходящая человеческое разумение, коснулась ее не кошачьей лапкой, грустной и поучительной, а врезала так, что отправила в нокаут. Она и не думала о том, что настал конец ей или всему миру… Она только хотела одного, чтобы ей немедленно сказали, что происходит, отчего их машина летит по небу. Но никто не говорил, и для запредельного ужаса не стало удержу.
Потом, естественно, всего-то спустя, может, секунду-другую «тойота» шмякнулась о землю, и не о землю собственно, а о край уже раньше рухнувшей части эстакады, упала на свою же крышу, мелкой пылью полетели стекла, с боков и сзади, а переднее – вот чудеса – даже не треснуло. И тут же взорвались две подушки безопасности, пребольно ударив Ингу в лицо, так что кровь немедленно хлынула из носа. Эта кровь, горячая и противная, которая по закону тяготения полилась на лоб и под волосы, и привела ее в разумное сознание, заставив глядеть вокруг. Инга еще не знала и не могла понять, что же произошло, но уже хотела как минимум обеспечить себе безопасность и выбраться из машины прочь. Она рванула ремень, еще не думая о подруге (тому пока не пришло время), скользящий в пальцах замок поддался, и Инга боком, а после на карачках, как младенец из чрева, протиснулась с яростным усилием мимо подушки наружу через боковое окно.
За окном была жуть и Злые Щели ада, обломки, серая пыль, темное небо, вопли и скрежет, кое-где пробивалось даже пламя. Вид огня окончательно разбудил мысль. Инга догадалась – то горят машины, которым повезло меньше, и тут же испугалась заново – и «тойота» ведь могла взорваться в любой момент. Здесь настало уже время Аиды. В мозгу будто зажглась сигнальная лампочка, Инга вспомнила о погребенной в искореженном железе подруге – это ее встряхнуло. Она отерла рукавом, выискав чистое местечко, кровь, хлюпнула носом и заковыляла к водительской двери – спасать Аиду.
Аида была в сознании и, кажется, его не теряла, но доступное ей пространство, сокращенное рулевой колонкой, было слишком мало, чтобы пошевелиться, к тому же ей зажало педалью газа щиколотку ноги. Ничего бы катастрофического не было, окажись это рядовой аварией, но в общем хаосе неясного пока бедствия рассчитывать получалось не на кого, кроме как на себя. Инга, шепча неловкое «сейчас, сейчас, только погоди минуточку», глазами искала острый предмет, руками шарила по осколкам на земле, нашла, наконец, обломок арматурного прута, им и проткнула подушку. Нос у Аиды был цел, один кроваво-красный след на щеке, куда пришелся хлопок, и более никаких повреждений. Только вот нога. Инга, стоя на коленях, попыталась дотянуться до педали. Ей удалось даже это, но толку не вышло в прибыли никакого. Не хватало у нее сил разогнуть этот съехавший на сторону кусок стали, а нужного упора не было, прут оказался слишком короток. И она опять зашептала «сейчас, сейчас», отползла от машины. Аида что-то закричала ей вслед, то ли просила не уходить, то ли просто о помощи, но Инга все твердила свое «сейчас, сейчас», и это помогло, подсказало приблизительно, что нужно сделать.
