Но не доходы и не «Прима» были на сей раз ее изначальной целью. А как раз Соне очень желалось повидаться с кое-какими родственничками. Но, отвергнув робкие намеки Левы, что из приличий следовало бы нанести визит первыми, Сона поступила именно так, как не однажды уже мечтала в последнее время. Адреса как бабки, так и дурного дяди Кадика ей хорошо были известны, но намеренно свое послание она передала по факсу непосредственно в лабораторию молекулярной химии, где ложкомойничал ее бездарный родственник. Одно название отеля в Санта-Барбаре дорогого стоило, да и не может быть, чтобы слухи о Сониных успехах, хотя бы через ту же Одессу, не дошли до некоторых любопытствующих ушей в Лос-Анджелесе. Ведь нет штуки более надежной и исправной, чем эмигрантский еврейский телеграф, особенно когда речь идет о чужом преуспевании. К тому же родная ее мать, несколько подрастерявшаяся от нового уровня жизни дочери, пару раз как бы издалека попросила о некоторой денежной помощи в Калифорнию. На что и получила вполне конкретный и окончательный ответ: для родителей она, Сона, готова сделать что угодно, хоть бы и личный теплоход подарить. Но вот «заокеанские уроды» от нее не дождутся понюхать и запаха краски, которой разукрашены зелененькие доллары. И пусть отныне мама не смеет об том и заикаться. Никто из Рудашевых, однако, после первой попытки более с Калифорнией к Соне и не лез. К ее предпринимательским талантам, вдруг проснувшимся, в первую очередь отец, Алексей Валентинович, отнесся очень настороженно. Хотя и было понятно, что дочерью он гордится. Правда, от вновь обретенных родителей Сона очень многое и скрывала, что получалось как раз естественно, если учитывать не совсем обычную линию ее жизни.
А что Кадик весточку получил и поделился новостью с бабкой, скоро, почти на другой день, стало уже очевидным. Но что мамаша, что сынок Гингольды остались верны старому репертуару. А именно: немедленно задрали носы и дали понять, что так и быть, уж позволят внучке и племяннице подарить им кучу денег. И потому, вместо того, чтобы попросту позвонить в «Билтмор» и попросить соединить с нужным номером, бабка поступила в присущем ей хамском духе. На стойке Фонштейнов ожидало обширное послание, переданное портье, где их семейство уведомляли о том, что старая карга изумлена, отчего это ее негодная Соня не явилась немедленно на порог, трепеща в покорности, чтобы ее впустили, но уж ладно, сегодня же вечером ей будет оказана милость. Но пусть Фонштейны приезжают ровно к семи и без опозданий, и, конечно, Соня обязана сделать так, чтобы не пришлось краснеть перед соседями. В смысле с подношениями в большом количестве.
Надо ли говорить, что Сона со зловещим смехом разорвала паскудное уведомление прямо в холле отеля. И более никак с родственниками не сообщалась. Она ждала, и она знала, чего именно. А к Фонштейнам уже зачастили эмиссары. Засланцы от бабки и сами по себе. И все до одного получили разворот на сто восемьдесят градусов. И те, кто открыто просил денег под неосуществимые прожекты, и кто передавал гневные недоумения от Гингольдов, а по сути тоже занимался вымогательством в скрытой форме. Но очень скоро засланцы те визиты прекратили. Одной минуты общения с Соной, как правило, хватало, даже самым тугоумным из них, чтобы понять, с кем они имеют дело. А Сона выжидала. Никак бабка не сможет упустить такую возможность, да и Кадик ей не позволит. Миллионы гуляют поблизости, и любой из них может избавить Гингольдов от унизительного прозябания. Оставалось только дать им дозреть настолько, чтобы бабка и дядя готовы были ползти за ними хоть и на коленях.
И они приползли. Всего через две недели после прибытия Фонштейнов на Калифорнийское побережье. Сначала пытался дозвониться в отель Кадик, бабка не знала английского языка. Но портье было велено не соединять, и он сообщал – постояльцев в номере не присутствует. Тогда последовала другая записка, уже в умеренных тонах. Просто суховатое приглашение к ужину. Но и это послание не дождалось ответа. И вот еще три дня спустя настал вожделенный миг. Накорябанное скорым почерком письмецо от дяди, где он уже и умолял о встрече, и как они все безумно скучали много лет, и как не переживут, если немедленно не увидятся с дорогой Софочкой. Это было совсем близко к теме, и Сона коротко велела передать посланнику сего, что ежели позвонит опять, пусть приезжает вместе с бабкой. В отель, завтра, в час дня, в патио «Ла Марина». У мадам Фонштейн найдется некоторое время для разговора.
Леву и сынишку она намеренно отправила подальше, к обычным занятиям. Лодка ждет, и нечего им болтаться, где не надо. Лева с нескрываемой радостью так и поступил, совсем ему не светило удовольствием присутствовать при казни нераскаявшихся преступников. Итак, Сона встречала своих должников одна, лицом к лицу, как и положено на ринге. Хотя, конечно, нечестно получалось выпускать супертяжеловеса против двух худосочных любителей. Но меньше всего Сона думала сейчас о справедливости. Месть ее дозрела до нужной категории, то есть была совершенно остывшей, хорошо заранее подготовленной, и главное – она собиралась бить по лежачему. А это, по мнению Соны, и являлось самым главным фактором любой правильной вендетты. Что толку мстить сильному – это будет уже сражение, а не сведение счетов. А вот когда он повержен в пыль, и наивно полагает о снисхождении к его бедам, и считает, что из жалости дурачина-мститель откажется от задуманного (дескать, жизнь наказала и так), тут-то и есть самый смак. Показать, что дураков здесь нет, кроме самой жертвы, и выдать по полной программе.
Итак, бабка и Кадик явились. Чинно и благородно, с маской святош на застывших лицах. Сона, в футболке и пляжной прозрачной юбке, не удосужилась даже и приодеться, сидела в патио за ланчем. Не привстала, не сказала слова, а только равнодушно кивнула один раз. Но отчего-то ни бабка, ни дядя и не подумали возмущаться. И вовсе не потому, что прибыли в роли просителей, никогда раньше подобное соображение не могло сбить с них природную спесь. А просто мадам Соня-Инга-Инесс-Сона давно уж не имела возможности познать себя со стороны. Так и перед Гингольдами предстала не задуренная ими покорная внучка, услужливая и хорошо воспитанная по их пониманию, а нечто вообще невозможное. Натуральный взгляд эсесовского барачного надзирателя, холодный и полный тайной жажды к издевательству, самоуверенная осанка свирепого хозяина африканской саванны, пока отдыхающего на солнышке, но и готового поразмяться при случае, жестко сомкнутые всегда губы, полное презрение к окружающему миру. Все это бабка охватила в единую секунду и ужаснулась от того, куда попала. Здесь бессмысленно выходило приказывать, и даже просить, здесь возможно было лишь умолять, и то выигрыш казался весьма сомнительным. И она залепетала сладчайшим голосом:
– Сонечка, деточка, как мы рады, ах, как мы рады! – и тут только поняла, что «деточка» даже не предложила им присесть.
Пришлось Гингольдам располагаться на свой страх и риск. Солнце, однако, припекало, а только на Соне имелась для защиты красивая широкополая панама. Она тянула белое вино из бокала, лениво ковыряла вегетарианский салат. Родственничкам оставалось глотать слюни и пот со лбов, пока бабка не осмелилась попросить:
– Сонечка, мне бы водички! Такая жара, что невозможно делается, – и заискивающе улыбнулась старческим ртом.
