Когда Аполлинарий Игнатьевич очнулся давеча от обморочного состояния, что в отношении человека со столь крепкими нервами свидетельствует о нешуточном душевном потрясении, то обнаружил себя сидящим на алюминиевом кухонном стуле и примотанным к оному же стулу толстенными капроновыми веревками. Так что на выбор Курятников имел лишь два образа последующих своих действий: либо громко и, пожалуй что, безнадежно вопить о помощи, либо выслушать Ирену, сидящую перед ним по-турецки на полу и мило улыбающуюся. Он выбрал, конечно, последнее.
Процесс вербовки и обработки продлился не один час, и мадам развязала незадачливого полковника только к утру. Правда, уже совершенно иным человеком. Готовым к труду и обороне. Но готовность означала еще всего лишь полработы, и тщательное обсуждение их дальнейших совместных планов заняло не один день. Роль этакого бессмертного Робин Гуда и в самом деле показалась Курятникову донельзя привлекательной, не говоря уж и о бессрочном обладании собственно Иреной. Необходимость полного и тотального истребления конкурирующего гнезда полковник и вовсе воспринял как должное. Недаром Ирена обрисовала хозяина и всю свою бывшую семейку как банду опаснейших человеконенавистников и злодеев, которая банда и ее самое Ирену удерживала вблизи себя насильно и заставляла творить всяческие пакости противу убеждений и идей гуманизма. Так что Курятников в случае согласия и споспешествования планам мадам выходил не только фигурой карательной, но и несущей освобождение угнетенному и обиженному любимому существу.
Получить согласие на предстоящий рейд по освобождению незадачливого Максимушки тем более не составило труда. И мадам, и новый Аполлинарий Игнатьевич понимали, что лишние следы оставлять чревато и неразумно. К тому же «хороших» людей в этой операции задействовано не было, а «плохие», что ж, сами напросились. Так что совесть полковника Курятникова могла спать спокойно. Недоразумение, однако, случилось меж ними по совсем иному вопросу. Упрямый, словно свежесрубленный пень, полковник наотрез отказывался предпринимать какие бы то ни было шаги, пока Ирена не осуществит его инициацию, то есть переведет в иное бытийное качество. Боялся подвоха и прямого, наглого обмана или опасался стать лишним, никому уже не нужным свидетелем, когда у вампов отпадет в нем нужда, если, конечно, то, о чем поведала ему Ирена, хоть где-то было правдой? Кто знает... Однако Курятников выдвинул нерушимое условие: или – или. Или его сначала посвятят и после требуют взрыва хоть Эйфелевой башни, или ищите других дураков, дорогая мадам!
Напрасно Ирена объясняла, сколь мучителен и болезнен переход в вампирское состояние, что потребуется многодневный уход и лекарства, а если не принимать обезболивающее и снотворное, то ломка полковника ожидает такая, что мучения выходящих из штопора наркоманов покажутся ему отдыхом праведников в райских кущах. Принимать же подобные препараты в больших количествах будет Курятникову никак нельзя, ибо голова его должна оставаться ясной, а речь разумной по содержанию и внятной по существу. И все это несмотря еще и на высокую температуру и лихорадку почище малярийной! Конечно, он скажет, что есть анальгин и аспирин, даже и с витамином С, но сбить ртутный столбик пригоршней жаропонижающих пилюль с сорока до жалких тридцати восьми с половиной – утешение малое и работоспособности не прибавляет. Ждать же по меньшей мере неделю, пока полностью осуществится перестройка, они никак не могут. Очень сильно поджимает время. К тому же с хозяином ему предстоит встреча уже в ближайшие дни, а уж кто-кто, но Ян, старый, мудрый лис, мгновенно заподозрит неладное, если встречу вдруг перенести. Показаться же в переходном состоянии Балашинскому на глаза смерти подобно. Он десятки раз наблюдал процесс превращения, и обмануть его будет вряд ли возможно.
В конце концов, после долгих препирательств и взаимных клятв и уверений, достигли пусть и сомнительного, но все же компромисса. Аполлинарий Игнатьевич пойдет на встречу еще вполне человеком и первые нужные действия тоже произведет в этом качестве. Но далее Ирена осуществит обещанную процедуру или пусть пеняет на себя. За него может не беспокоиться – он, полковник Курятников, бывал и не в таких переделках. Приходилось и с пулей в боку бегать за вооруженной шпаной, и с пробитым легким, болтаясь тряпичной куклой на полу чахлого «газика», мчаться в погоне за налетчиками. Ирена в ответ промолчала, пребывая в скептических сомнениях. Пуля – это одно, хотя тоже, само собой, не сахар, но вампирская ломка – это совсем-совсем другое, ей ли не знать. Ну да Бог с ним, с дураком, хочется изображать Мальчиша-Кибальчиша – пожалуйста, мадам ему спуску не даст. Понадобится, так Курятников у нее и мертвый встанет.
Встреча с Балашинским в офисе у мадам прошла на высоте. Аполлинарий Игнатьевич не ударил в грязь лицом. Мужественно и чуть высокомерно жал руку, много и вдумчиво молчал, скупо, словно стыдясь себя самого, обсудил с Яном Владиславовичем гонорар. С планом конторы в общем Курятников был согласен, но, имея в виду и собственные перспективы, все же внес одно существенное дополнение:
– Но непременно одно условие. Тот человек, который впустит ваших петрушек внутрь хранилища, ни в коем случае не должен остаться в живых. Подкупать его бессмысленно и рискованно лично для меня, поэтому придется использовать легенду. А легенда моя продержится вплоть до той минуты, когда этому человеку станет известна правда: не было никакой секретной операции, а лишь подстава с моей стороны и...
– Можете не продолжать, – перебил Балашинский полковника, – я все понял. Ваш человек – наша забота. Уж поверьте, он даже не узнает, что был за болвана в нашей игре. Но для этого вам придется назвать мне его имя и координаты.
– Хотелось бы, чтобы эта услуга не была включена в стоимость. Я немного представляю себе расценки вашего учреждения, – сухо, но и застенчиво произнес Курятников. Плевать он хотел на условия, но игра есть игра, как и его роль в ней.
– Разумеется. Считайте это дополнительной премией с нашей стороны. Так сказать, выражением дружеских чувств с надеждой на будущие отношения.
«Еще бы, – подумалось Курятникову, – такой волчина, как ты, и в писсуар задаром сходить не допустит. Будущие отношения. Ага! Потом с меня же три шкуры и сдерешь. Только шиш тебе на этот раз!» Аполлинарий Игнатьевич позлорадствовал про себя, вспомнив их с Иреной освободительный план, но никак своих отношений к хозяину не выдал.
Через три дня переговоры с нужным человеком Курятников успешно завершил, навешав тому на уши развесистой клюквы, и операцию можно было назначать. Нужный человек, зная о безупречной репутации полковника, поверил Курятникову сразу и безоговорочно и дал склонить себя к сотрудничеству. Он тоже был в душе настоящий мент.
Балашинскому оставалось главное – закончить обработку фигурантов. Крысеныши за последние дни к сидению в бункере потихоньку привыкли и начали даже огрызаться на своих стражников. Малахольного Витька и угрюмого Лешку хозяин трогать не велел, пусть себе тявкают. Но Тенгиза приказал больно и сурово карать за любое нарушение тишины и дисциплины. Что Рите и Сашку приходилось исполнять достаточно часто. Полуабхаз-полумингрел, строптивый уроженец города Сухуми так и лез на рожон. Оскорблял грязно и гнусно Сашка, в котором сразу же распознал лицо нетрадиционной ориентации. Грозил Ритке будущей расправой с уголовно-наказуемыми сексуальными извращениями. Швырял миски с едой о бетонные стены бункера, демонстративно мочился на пол. За что и бывал бит как последняя собака. Но униматься не желал. Само собой как бы выходило, что именно Тенгиз напрашивался на неприятности.
