Добродушный, но тупоумный Михай стал для Яноша лучшим другом, верным оруженосцем и добросовестным помощником в делах. Смотрел на Яноша снизу вверх, подчиняясь с радостью живому и яркому характеру, беспокойному, но трезвому и хитрому уму нового своего брата, пошел бы за ним в огонь и в воду и даже в преисподнюю, только кликни. Но Янош берег Михая, уже зная хорошо цену настоящей преданности. А на границе с каждым годом становилось все беспокойнее. Порог Счастья подступал все ближе к рубежам Трансильвании, в Валахии уже шла самая настоящая война, турок пока удавалось сдержать, но Янош знал, что это ненадолго. Преодолев свой первый столетний юбилей, он обрел за прожитый век бесценный опыт, позволявший ему с большой долей вероятности предсказывать события и анализировать обстоятельства, составляя из отрывочных сведений, доходивших до их местечка, достоверную картину стремительно меняющегося мира. Михай таким даром не обладал, несмотря на свой собственный немалый возраст, а потому полностью доверял суждениям своего друга и готовился к неприятностям.
В секейских общинах напряжение росло с каждым годом. Королю Жигмонду было не до отдаленных трансильванских восточных границ, и, почувствовав это, секеи принялись делить власть, собирая своих представителей в Адягфальве. Секейские старшины сплачивали вокруг себя в поддержку приближенных всадников и простых пехотинцев, как на дрожжах росли взаимное недоверие и подозрительность, каждый видел в малейшем отступничестве от своих интересов предательство и злоумышление. Необычная и замкнутая семья всадника Балашши оказалась в сложном положении. Слишком много поползло лишних слухов, доходивших порой до обвинений в колдовстве и чернокнижии. Тогда Уласло, как глава семьи, заговорил о переезде. На домашнем совете после долгих споров и раздоров, в основном между отцом и матерью, не желавшей покидать Венгрию, было решено отправиться к старому Рудольфу, тоже принявшему фамилию Балашши и приходившемуся Уласло двоюродным дядей. Старик Рудольф уже некоторое время жил совершенно один и обрадовался бы родственникам. Дядя Рудольф был довольно воинственен и крут нравом, полон сил и запасов задиристости, стариком же его прозвали из-за того, что дядя был самый старший из известных отцу родичей. Жил Рудольф недалеко от Бухареста, не более дня пути от столицы, и, по слухам, имел землю и свой собственный, хоть и невеликий, каменный замок. Янош считал выбор отца правильным, так как в смутное время лучше всего затеряться в гуще событий, ведь когда идет война, некогда думать о том, что творится на огороде у соседей.
Старый Рудольф нежданным гостям был рад, к тому же сам собирался списаться, случись удобная оказия, с ближайшими гнездами и пригласить к себе на проживание братьев, нуждающихся в укромном приюте. А тут целая семья, да еще родственники и близкие! Михая решили объявить хозяйским племянником, благо лицом он несильно отличался от наследственных Балашши, и Михай принял оказанную честь с благоговением, пустив сентиментальную слезу. Открыто теперь мог назваться братом Яношу, которого чтил как своего святого покровителя. И внешне были похожи названые братья. Оба белокожие, черноволосые и черноглазые, роста не великанского, но и не низкого. Черты лица у Яноша потоньше, у брата Михая – погрубее. Янош в кости тонок, ловок и быстр, как хищный барс, Михай же тяжеловесен и кряжист, как медведь. Будто две стороны одной монеты, которую разменять не под силу никому. Один, быстрый и пытливый взором, с нескованным и изощренным умом, был создан повелевать, другой, простодушный, но с хитринкой во взгляде, верный в своих привязанностях и не привыкший рассуждать, призван был подчиняться.
Выходить на большую дорогу в дядином имении не было более нужды – земли богатые и крестьян дядюшка имел не один десяток душ. К тому же промышлять охотой на одиноких путников дядя не дозволял, покупал у добычливых конников пленных турок и прочих басурман, от них, безвестных и никому не нужных, и велел набираться крови. В бытность свою странником в византийских пределах, старый Рудольф, нахватавшись от тамошних монахов и начетчиков богословской премудрости, пусть и поверхностной, заделался, к недоумению спокойных ко всякой религии родственников, ревностным христианином. Дядя истово соблюдал посты и ежевечерне бил на молитве поклоны, почитал Иисусовы заветы, оттого и пользовать христианскую кровь почитал за великий грех. Магометанских иноверцев старик за людей не держал, обзывал грязными собаками и призывал всех, кто носит на груди священный крест, истреблять нечестивцев без пощады.
Названые братья, разъезжая по дядюшкиным полям и селениям, чувствовали себя настоящими благородными магнатами, радовались своему новому положению и вели себя соответственно. Скакали опрометью, где им вздумается, не отказывая себе в удовольствии вытянуть кнутом по спине согнувшуюся в поклоне крестьянскую душу, у которой копыта их резвых лошадок только что смяли половину урожая. И стоит ли говорить о смазливых молоденьких пейзанках, которым только моргни, побегут наперегонки к ближайшему стогу сена, да еще передерутся между собой за право принадлежать молодым господам. Так бы жить им да поживать в свое удовольствие, не зная горя и козней судьбы, пока не настанет время для нового переезда. Но беда пришла с неожиданной стороны.
Всю нынешнюю весну валахи судачили о возвращении законного господаря Влада в столицу, о счастливом избавлении его из венгерского плена и о неожиданном для православного подданного народа переходе господаря в католическую папскую веру. Многие осуждали валашского властелина и плевали под ноги при упоминании имени его, но находились и здравомыслящие, понимавшие и принимавшие политическую необходимость монаршего отступничества. А спустя еще некоторое время, ближе к Иванову дню, в замок прибыл таинственный посланец, потребовавший немедленно отвести себя к хозяину здешних мест, высокородному Рудольфу, и отказавшийся отвечать на расспросы удивленных и обеспокоенных домочадцев. Гонец просидел с дядюшкой взаперти до позднего вечера, а после убыл, отказавшись от ночлега и, что необычно, от обильного ужина.
А по окончании вечерней трапезы старый Рудольф собрал всю семью в зал на совет, удалив слуг и затворив наглухо тяжелые, окованные железом двери. То, что поведал им старик о загадочном визите, повергло в замешательство всех без исключения. Отец даже заставил дядюшку пересказать беседу с таинственным гостем еще раз, переспрашивая на каждом слове, верно ли он понял смысл сказанного. Янош же ухватил суть дядиного повествования сразу, а природная чуткость к опасностям и сообразительность позволили ему догадаться о том, о чем умолчал гонец. Предложение же посланца, как оказалось, от самого господаря Влада, сводилось к следующему. Валашский правитель предлагал дяде Рудольфу явиться на тайную встречу в указанное гонцом место, где господарь предполагал переговорить с ним с глазу на глаз о некоем необычном, но взаимовыгодном договоре, условия и цель которого гонец обсуждать уполномочен не был. Дядя прибыть на подневольное свидание согласился, так как посланник господаря исподволь намекнул ему на возможные неприятности, вплоть до монаршего гнева, обычно сопровождаемого чрезмерными по жестокости репрессиями. Выбор у семьи в действительности был лишь один – либо срочно сниматься с места и бежать из валашских земель, либо подчиниться господарю Владу. Дядя Рудольф, посоветовавшись с племянником и Юлией, решил остановиться на второй возможности и посмотреть, что из этого выйдет. Янош и так знал, что ничего хорошего от свидания с правителем не будет, и мог даже заранее предсказать, что предложит старику взбалмошный и немного сумасшедший господарь. Но промолчал, не сказал на совете ни слова, чуял сердцем, что в его чудовищное предположение не поверит не то что отец, но и Юлия, его родная мать. Впрочем, тихо убраться подальше семья всегда успеет, нет у господаря такой силы на земле, которая смогла бы их остановить.
