К Рите, уже успокоившейся и умиротворенной, все не шел сон, и она лежала, раскинув руки, на спине, глядела в непримечательный потолок и думала о том, как завтра она постучит в заветную дверь и станет дожидаться ответа. И будет счастлива и благодарна без меры, коли услышит заветное «да!», а коли нет – что же, она придет еще раз. И еще раз, до тех пор, пока в ней не придет нужда. Урок, бездейственный, безмолвный и жестокий, пошел ей впрок. И Рита находила детскую радость школяра в том, что правильно поняла и запомнила его. Она слегка позавидовала своей новоявленной подруге, мадам Ирене, которая, конечно, давно спит сладким сном и ей не приходится разгадывать и решать головоломные ребусы чувств и отношений. С завтрашнего дня, решила Рита, она, как обещала, возьмет на себя деликатную миссию и отправится искать подвигов Дон Кихота, помогая мадам в нелегком деле примирения. Потом, ощутив наконец долгожданное дуновение Морфея на веках, Рита мысленно пожелала себе удачи, а мадам Ирене – приятных сновидений этой ночью.
Рита ошибалась: мадам Ирена – в своей спальне все еще лежала без сна, перебирая в уме тонкие нити опасной интриги, завязанной ее руками. Лишь в одном Ирена могла быть уверена и спокойна: девочка поможет ей по крайней мере напустить проклятущему «архангелу», как про себя тайком называла она Мишу, густого тумана перед глазами. Но использовать малышку без риска можно только вслепую, и некому доверять, даже и Стасу, хоть и любовник, но далекий от ее надежд, и не на кого положиться, кроме как на некую мадам Ирену Синицыну, то бишь на саму себя. На какой-то короткий миг жало щемящей тоски по близкому, теплому плечу впилось в Ирену и почти успело выпустить внутрь ее яд слабости и смирения, но тут же было вырвано с корнем и торжествующе осмеяно. Сознание вновь потекло ровным потоком, выискивая омуты и гибельные водовороты на нелегком пути осуществления ее планов, и строило козни и ковы возможным обидчикам мадам. Так она бодрствовала до утра, леденяще холодная, одинокая, запертая душа, безмерно жаждущая власти, разучившаяся лить даже слезы облегчения.
Глава 6
КРОВЬ
Кто может предсказать неразумные, капризно причудливые зигзаги памяти?! Шла и не помнила пути, просьбу и ответ, объятия и рвущуюся из пределов сердца безнадежную свою страсть, сластолюбивого кота на мягких лапках, знала и не помнила, не могла и не хотела, не доверяла себе и радости, но очнулась. Кончилось наваждение, и пришло время говорить. И бог сказал слово.
Другая постель и комната, вместилище ее оправданий, тоже другая. И напротив Он, единственный неповторимый, Хозяин. Полуодет и прекрасен. Как Сияющий Аполлон, слышала много, была тогда маленькая, рисованный бог мультипликации, но представляла только так, только такого, она уверена, пусть и не помнит. Давно это было. И обращается к ней. Теперь слышит и слушает. Нет, Аполлону внимают, преклоняясь, перед ним стыдно встать голой и распустехой. Но ша!
– ...мотылек в коконе. Теперь ты вылупилась, и ты нужна мне. Всем нам, но мне особенно. Протяни руку! – Ладонь хозяина, плавная, как хореографическое ню, обнаженно зовущее. Он ждал, Маргарита потянулась навстречу, повзрослевшая и достойная. – Хорошо... хорошо!
Погладил запястье, наполнил теплом и негой. Тянет жилы, но – о Боже! – как естественно и прекрасно. Но еще и еще льются слова, она должна услышать, да, да! Что Он хочет от нее? Это надо сделать? Какие пустяки! Жаль, Он не просит, не требует саму ее жизнь. Вот что трудно и славно, и без усилий неосуществимо. Ведь девушка Маргарита почти что бессмертна! Ха-ха-ха!
Рита не заметила, как рассмеялась вслух, немного непристойно, но Он понял. Не замолчал, доверил и оценил:
– Потихоньку все же постарайся вникнуть. И Михаил поможет. Он друг, на него можно положиться. – Хозяин сжал ее костистые пальчики. Ей не было больно. – Завтра и начинайте. Если захочешь, будь здесь в ночь субботы.
Значит, через два дня. Как долго, но и скоро – она займет это время, как хочет Он и ради Него.
Но разве уже и конец? Нет-нет, Он маг, волшебник и чудотворец и из бездны возрождает новое для нее блаженство:
– Мы породнимся, ты и я. Не только телом, но и нашей сущностью, нашей особенной кровью, которая и есть жизнь. Тогда ты станешь частью меня. – И был не торжественен, но проникновенен, и Рита склонила голову. – Каждый из нас изопьет силы из жил другого и да будет служить ему вовеки!
Как в замедленной киносъемке, поднес запястье к губам, поцеловал – горячо, приятно – и впился, ненадолго и сладко. Потом отпрянул. Рана затянулась в мгновение. Вот и очередь Риты, неужто она осмелится? Почти святотатство, бьет дрожь, оттого и «комарики» криво и вкось, только рваные края. Но Он не рассердился, подтвердил взглядом: «Смелее!» – и второй укус получился. И в нее влилось и рассеялось, и осталось неугасимо.
Хозяин, приняв ее в спальне, заветной и непроникновенной, допустил и одобрил, словно поставил на Риту печать. Но кроме поцелуев и странного, прекрасного ритуала, обнаженная девушка не получила от любимого ничего. Наверное, было бы грехом опошлить плотским актом совершенное их единение, и Рита не протестовала, напротив, приняла как должное, ушла без ропота и сожаления. Из всей окружавшей ее великолепной, сработанной под старину, обстановки Рите запомнилась лишь огромная, пухово мягкая, с тяжелым балдахином на четырех резных столбиках, кровать, с мрачным, давящим сверху бархатом ткани. Была ли это ностальгия хозяина по древним временам или только выработавшаяся за столетия привычка почивать именно на таком ложе, Рита не знала. Да и все равно ей было.
Тревожила лишь одна мысль, посетившая Риту внезапно и до сего дня не занимавшая ее беспокойную головку. Разузнать о щекотливой и деликатной проблеме Рита надеялась у кого-нибудь из домашних, имея в виду только женскую половину, и надо было еще решить, на ком остановить свой выбор. Опасаясь резкостей со стороны Таты и двусмысленностей мадам, разъяснила для себя Леру. На ее поиски Рита и отправилась.
Лера обнаружилась на площадке позади дома, возле щедрых россыпей золотистых крупных орехов тут и там на плотном отрезе промышленного полиэтилена. Никуда не торопясь, Лера перебирала эти гладкие, щелкающие целлулоидом шарики, откладывая порченые, и допускала в плетеные корзинки звонкие и достойные. При этом она напевала «На Муромской дороге» в ускоренной эстрадной обработке и, кажется, отнюдь не нуждалась в слушателях. Рита все же осмелилась нарушить полное и самодостаточное уединение хозяйственной сестры и подошла. Оторвавшись от своих орехов, Лера приветливо тряхнула волосами, мол, садись-ка рядом, и оборвала неоконченную руладу. Петь ей, видимо, уже поднадоело, и Лера не прочь была теперь поболтать. Устроившись на перевернутом вверх дном жестяном ведерке, Рита зачерпнула горстью с подстилки:
– Давай помогу.
– Помоги, если делать нечего. Только возьми другую корзинку, чтоб нам в одну не тянуться. – Лера перекинула ей глубокую плетенку. – Ты что, у Яна сейчас была?
– Ага. А ты откуда знаешь? – спросила Рита без вызова и досады, довольная, что их словесная телега сразу заскрипела в нужную сторону. – Видели меня, что ли?
