За пропитанием дело не стало. Как и положено добротному портовому городу, на причалах ночевало неисчислимое количество нищих и бродяг, продажных женщин и не имеющих своего угла мелочных торговцев. Выбрав добычу почище и поопрятнее, Янош неслышно утащил ее за груду каких-то мешков и, удовлетворив свою нужду, благополучно утопил в заливе. Можно было жить не хуже, чем в благословенной христианской Венеции.
На следующий день отправились с визитом к французскому послу, коему Янош вручил одно из посланий Грити. Что было в запечатанной сургучом шкатулке, ему было вовсе наплевать, тут с выбором гонца мудрый Луиджи не промахнулся. Но деньги венецианца Яношу еще предстояло отрабатывать, тем более что ушлый и богатенький сверх меры Луиджи обещал в случае верной службы еще и еще. Янош же, как настоящий рыцарь, не ведающий истинной цены деньгам, собирался ни в чем свою персону не ограничивать.
И началась приятная жизнь. Карло, изрядное время проводивший в плавании из Адриатики к Босфору и обратно, любезно предоставил дом в распоряжение благородного и веселого порученца всемогущих Грити и денег за постой не брал, видимо, подразумевая некую другую благодарность или возможную будущую услугу. Обязанности Яноша были нехитрыми, суммы же, получаемые за них, – солидными и весомыми. Приходилось только принимать посланцев с попутных, заходящих в Босфор судов и передавать полученное от них по назначению. Для этого Янош, имея при себе заранее врученные Грити рекомендации и отчасти с помощью услужливого Карло, завязал в Стамбуле обширные знакомства. Одно из них, случившееся в доме стамбульского управляющего казенным имуществом, по-местному – шехир эмина, оказалось для Яноша впоследствии очень кстати.
Эмин Хасан-бей праздновал свадьбу старшей своей дочери и на застолье не поскупился. Праздник почтил своим драгоценным присутствием и новый султанский приближенный Мехмед Соколлу, которому слухи прочили в ближайшем будущем место великого визиря в диване и за которого, что было достоверно, держала руку могущественная и любимейшая жена падишаха Хуррем-султания. Был Мехмед ренегатом и по происхождению серб из рода славных Соколовичей. Но давно забыл и родину, и бывшую веру, но не обрел и тошнотворного фанатизма новообращенного. Словно очень занятой человек, устремленный к одному лишь ему ведомой цели, и не разменивающийся на чувства и повседневные пороки, Мехмед Соколлу производил впечатление настоящего государственного мужа, зоркого и мудрого, внутренним оком распознающего подлинную суть людей и вещей.
Соколлу и рыцарь Янош, будто два орла, парящие в одиночестве, тут же засекли друг друга, хотя и сидели поодаль. Янош – на отшибе, рядом с лояльными и допущенными христианскими гостями, Мехмед – на почетном месте, рядом с Хасан-беем. Однако чутьем уловил каждый необычность и мощь другого и некоторое взаимное, необъяснимое родство.
Вскоре Янош получил приглашение посетить для приватной и частной беседы высокого чиновника. Соколлу и в самом деле принял его, расспрашивал больше для порядка о венецианских впечатлениях, о нравах двора в Буде, о том о сем, а в сущности – ни о чем. Так завязалась между ними дружба не дружба, но приятное и необязательное пока знакомство. До той поры, когда бравый молдавский господарь Петр Рареш не повесил на подходящем суку Луиджи Грити, как последнего вора и грабителя с большой дороги. Так Янош утратил руку кормящую и дающую. А Соколлу был уже и визирем.
Яношу же в ту нелегкую, но кратковременную пору пришлось всерьез задуматься о хлебе насущном. Запасов на черный день он, вечный перекатиполе, не сделал никаких, да и не видел в них нужды. Драгоценности, украшавшие его особу, весьма быстро перекочевали к менялам. Карло, с каждым днем становившийся все более тревожным и беспокойным, вскорости собирался навовсе оставить Стамбул. Отношения Республики и Порога Счастья стали уже протухать и неприятно попахивали. Следовало решать, плыть ли Яношу вместе с Карло за море, и решать быстро. Однако государь Венгерский, тезка Янош Запольяи, был уже в могиле, и в Буде о рыцаре Ковачоци наверняка никто не вспоминал. Попасть на венецианской земле в зависимость от поручительства дома Анунцио и вовсе не хотелось. Наняться же в армию кого-то из европейских воинственных монархов попросту означало начать жизнь с нуля. Заниматься же доходным разбойничьим промыслом Янош мог с успехом и по эту сторону Средиземного моря, вовсе не обязательно было в поисках легкой наживы плыть за тридевять земель.
Но, как всегда и бывает в грешной земной жизни, наилучший выход предлагается в той стороне бытия, куда мысленно не думал даже обращать взор. Оттого, прежде чем переступить его порог, Янош и замешкался слегка в раздумье.
Дело же было в следующем. Всезнающий, как и положено добросовестному великому визирю при особе падишаха, почтенный Мехмед Соколлу прослышал о затруднениях, постигших его знакомца, и сделал тому недвусмысленное предложение. От Яноша требовалось всего лишь принять ислам и хотя бы на словах поклясться в верности новому своему покровителю, и коли будет держать он слово, то и должности, почести и немалые доходы будут ему обеспечены, пока жив великий визирь. А дальше кто станет загадывать?
Переход в ислам, важный и страшный шаг для любого христианина, вовсе не заботил Яноша. Да и христианином определял себя только на словах, некрещеный и с детства не определенный ни в какую веру. Не придавал значения и магометанству и ради выгоды стал бы и солнцепоклонником, ибо, обреченный жить на земле, не страшился ни ада, ни загробной кары.
Останавливало только опасение, а не прогадает ли, не пожалеет о том, что остался, не продастся ли задешево? Но и опасение вскоре исчерпалось. Сам не зная отчего, но Янош верил Мехмеду, хотя и знал визиря не близко. Но все же решил предложение принять. Будто чувствовал заранее, что сможет великий визирь достойно оценить чужую преданность.
Новообращение свершилось на удивление быстро. Обряд был прост и на редкость прозаичен. Процедуру же обрезания Янош перенес шутя, вызвав невольное к себе уважение со стороны совершавшего его благообразного старенького муллы. Вот только что толку? Янош посмеялся про себя: до завтрашнего дня все зарастет без следа и вернется в первозданный вид. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что смеяться-то рано. Мехмед уже обещался поднести в подарок неофиту пару отборных рабынь для обязательного магометанину гарема. А если пойдут слухи, а они обязательно пойдут, хоть сторожи, хоть нет, тогда шуму не оберешься. Но с другой стороны, не может же Янош собственноручно каждый божий день совершать обрезание заново. Впрочем, был он уверен, что, как и всегда, выход со временем непременно найдется.
Пока же привыкал к новому своему имени. На этой османской земле больше не существовало ни Яноша Балашши, ни рыцаря Ковачоци. Зато родился на свет праведный мусульманин, капыкулу – новый «государев холоп», и приближенный великого визиря. Имя ему отныне было Джем, по прозвищу Абдаллах, что означало «угодный Господу». Что ж, пусть будет Джем Абдаллах, звучит приятно на слух. Тюркский и фарси успел он за стамбульские годы выучить почти безупречно. Интереса ради осилил и Коран, на его взгляд, не так уж сильно отличавшийся от Библии, которую читал еще давным-давно по настоянию дяди Рудольфа.
