Как и было задумано изначально, Боря, не без тайной поддержки отца, так, на всякий случай, пересчитав своим чередом все классы до последнего, держал и выдержал экзамены в Московский университет. Правда, отчасти разочаровавшись в биологии, факультет он назначил для себя химический. На него и поступил. Однако, к его разочарованию, чего алкал, того так и не нашел. Хотя благодаря трудолюбию, хорошей наследственности и изрядному уму обещал в недалеком будущем стать изрядным ученым-биохимиком. Родители, впадая в столбняк от удовольствия, гордились сыном безмерно. В особенности потому, что в смутные времена Боренька не променял грядущий «красный» диплом на коммерческие занятия и не бросился в опасный водоворот большого и малого бизнеса. Заслуга же самого Фельдмана-младшего в этом была совсем невелика. Деньги как таковые слабо интересовали будущего доктора Фауста, ибо за них, смешно и говорить, никакого бессмертия обрести было нельзя, а вот лихую конкурентскую пулю вполне можно. К тому же никаких экономических талантов студент Боря в себе не наблюдал.
Справедливости ради надо сказать, что и в период первичного накопления капиталов Борис Семенович материальных тягот вовсе не изведал. Отец его, вовремя подставив свой академический плащ новому ветру, вскоре причалил к гостеприимным берегам большой политики, консультируя чуть ли не президента по вопросам сельскохозяйственных заморочек, мелькая то и дело на голубом экране в роли провозвестника грядущих фермерских перемен, а позже красуясь на всевозможных проходных корочками депутата Московской городской думы. В меру сил повышала материальное благосостояние семьи и утонченная Римма Львовна, давая за баснословное в России вознаграждение уроки вокала начинающим звездам эстрады, имеющим щедрых спонсоров. И видимо, в силу своей утонченности, а также легкого высокомерия академической дамы, никогда не знавшей проблемы штопаных чулок, постепенно вошла в моду, сделавшись в среде поющих попрыгунчиков чуть ли не эталоном престижа и хорошего тона.
Вскоре на Боренькином горизонте замаячила аспирантура. И к несказанному его удивлению, рядом определилась постоянная девушка. Он называл ее коротко: Лера, и сам удивлялся, зачем она нужна вблизи его страхов. Была она на самом деле никакая не Лера, то бишь Валерия, а Александра, но имя такое казалось Бореньке грубым на слух, а стало быть, Александра была переименована. Впрочем, Лере было, по-видимому, все равно. Из-за своей врожденной уравновешенности и какого-то безразличия к суровым законам окружающего мира Лера ему не мешала, а даже вносила успокоение в его жизнь, подобно тому как умиротворяюще воздействует тихий провинциальный морг на уже остывшего покойника. Ибо к концу своих студенческих занятий Боря Фельдман утратил всякую надежду не только на получение спасительного эликсира, но и на реальные успехи экспериментов по продлению жизни. Вера в науку иссякала тем быстрее, чем больше Боренька занимался ею. А Лера, студентка только еще второго курса, смотрела на грядущий свой диплом как на способ добыть в будущем сносные средства к существованию. И то сказать, юристами и экономистами можно было прудить не один пруд, а хорошие химики встречаются как-никак реже и когда-нибудь зачем-нибудь понадобятся. Боренькина мама Лере симпатизировала.
– Конечно, сынок, никакая жена не присмотрит за тобой так, как родная мать, но мужчина должен иметь семью и детей. – Римма Львовна после появления Леры все чаще заводила матримониальные проповеди. – Я не имею в виду, что ты должен немедленно жениться, пусть девочка тоже закончит образование. Но ты можешь уже и сейчас высказаться о своих намерениях и планах на будущее.
– Вроде как застолбить участок? – Боренька не противоречил маме, только грустно шутил. Жениться или не жениться, ему было без разницы. Последние несколько лет он, словно автобус без мотора, катился по инерции в колее повседневных занятий, прекрасно осознавая, что дорога не может вечно идти под гору. И рано или поздно инерция исчерпает себя, и автобус навеки остановится. Но пока, чтобы занять чем-то это время качения и не пугать близких, возлагающих на него надежды, Боренька играл роль обычного человека.
– Что за нелепые сравнения! Нельзя так говорить о важных вещах. – Но на самом деле он развеселил Римму Львовну. – И откуда только в твоей голове что берется? Я, например, никогда не могу сказать что-то смешное к месту. Но как тебе мое предложение?
– Никак. В смысле если Лера тебе подходит, то договор может быть подписан хоть завтра.
– Какой договор? – не поняла мама, довольная, однако, что сын доверяет ей выбор будущей спутницы жизни.
– Как какой? Брачный, разумеется. Я, такой-то, такой-то, обязуюсь жениться на девице такой-то, такой-то, а в случае невыполнения с меня будет взыскан штраф в размере... В каком размере, а, мам, чтобы вам с папой было не очень накладно?
– Ну, Боря, ну я же серьезно, а ты... – Римма Львовна развела руками, словно демонстрируя свою незащищенность перед его умственными упражнениями. Она поила Бореньку чаем в гостиной, нарочно пытаясь направить его мысли в уютное домашнее русло. И легкомыслие сына в ее планы никак не вписывалось.
Однако Боря поскучнел, желание подразнить мать пропало. Ушло как вода в песок.
– А если серьезно, мама, то лучше будет, я думаю, пригласить Леру к нам вместе с родителями. И невзначай узнать и их мнение на этот счет.
– Да какое у них может быть мнение? Насколько я знаю с твоих слов, люди они хоть и приличные, но до наших достатков им далеко. И сын у меня не наркоман, не пьяница, без пяти минут аспирант и перспективный. Пойди найди такого в наше время! – Но все же мама согласилась с его предложением. – Хотя ты прав, родителей пригласить нужно. А потом ты поговоришь с Лерой.
– Это без проблем, – постановил Боренька и спешно занял рот пирожным, чтобы не говорить уж более ничего.
Состоялось все, как и хотела Римма Львовна. Встреча на Эльбе прошла по-союзнически тепло. Родители Леры, оба преподаватели в платной школе-лицее, не только не были против, а даже были готовы отдать дочь замуж немедленно, плюнув на диплом и университет, но для приличия не возражали подождать.
Так вот и вышло, что в конце этого сумасшедшего года сдавший на «красные» пятерки госэкзамены и защитивший дипломную работу молодой аспирант Борис Семенович Фельдман и его официальная невеста Александра Куропаткина, она же Лера, очутились на солнечном сочинском пляже. В романтическом путешествии, оплаченном из щедрого кармана Фельдмана Семена Абрамовича, академика и консультанта. Гостиница «Жемчужина» все еще была в престиже, номер был «люкс», деньги на карманные расходы были представлены объемной пачкой, Лера была мило уравновешенна, настроение Бори было похоронное.
Дело было не в море, солнце и даже не в Лере. Ни то, ни другое, ни третье не играло роли в Бориных ипохондриях. А только получалось – один этап жизни он уже прошел, отшагал свою юность, отшагает и молодость. Без всякого толка. Будто в компьютерной игрушке перешел на следующий уровень, набрав призрачные очки и абстрактный опыт. То есть не набрав ничего. И то, что ждет его на следующих уровнях, Боря знает не хуже, чем многострадальную, поминаемую всуе таблицу Менделеева. Он будет аспирантом, потом кандидатом, потом профессором, а если очень постарается, то и академиком. По меньшей мере членом-корреспондентом. Будет читать лекции, брать взятки за экзамены и поступления и воровать научные идеи беззащитных ассистентов, потому что на саму науку ему давно уже плевать. А вот на то, как он, Боря Фельдман, проживет остаток своих дней до могилы, – нет. И прожить его он постарается как можно сытнее и комфортнее. И конечно, женится на Лере. Ведь это все равно что завести собаку. Даже лучше. По крайней мере удобнее. У него родятся непременно какие-нибудь дети, и он их вырастит и воспитает, как должно, и внуков тоже воспитает, если доверят. А потом оставит им все то барахло, которое нажил за свою несправедливо короткую жизнь, и они будут ему благодарны за всю эту денежно-материальную лабуду, на которую не купишь и одного лишнего вздоха. И ляжет под гранитный дорогой памятник, к которому благодарные потомки его, идиоты, сделают позже подзахоронение. Положат рядом его горячо любимую жену, ведь женщины живут дольше мужчин, как будто двум разлагающимся трупам не все равно, где валяться. И будут проливать слезы от умиления, про себя подсчитывая долю причитающегося наследства.
