Неделя пробежала, как ток по нервам. Хоть и было доложено Ермолову, что за Андреем Николаевичем установлено наблюдение негласное и никаких покушений более случиться не должно, легче от этого не становилось ничуть. Письмо-то! Письмо разгадано не было, а время уходило, ускользало безвозвратно. До рокового дня его рождения оставалось всего ничего. И это был последний рубеж. Ермолов, готовый уже двадцать раз умереть за правое дело, все никак не мог осуществить свою жертву, оттого что не знал как.
Но время все же смилостивилось над ним. Отец Тимофей вдруг сообщил ему, что загадка решительно получила свое разъяснение, но только он не знает какое. Андрей Николаевич наотрез отказался сообщать через третье лицо, хотел видеть президента самолично. И не от корыстных амбиций, о, нет! – заверил Ермолова преподобный. А только Андрей Николаевич вдруг, наплевав на конспирацию, явился к нему домой, бледный, как выкрашенная свинцовой краской стенка, заикался через слово, но в намерениях был непреклонен. И еще потребовал – именно потребовал – от отца Тимофея все ту же старую рясу, сказал, так ему проще выйдет говорить.
Что же, вздохнул про себя Ермолов. Вот и пришел его час. А этого Андрея Николаевича он очень даже понимал. Наверное, предстояла Второму Владимиру какая-нибудь особенно извращенная в мучениях смерть, и жуткое таинство ее условий действительно имел право знать только тот, кому предстояло на себе эти условия осуществить.
– И где сейчас твой питомец? Рясу-то ему выдал? – пытаясь за шуткой скрыть собственную обреченность, спросил Ермолов.
– Где ж ему быть? С собой и привез, побоялся одного дома оставлять. У ворот в машине и дожидается. Пропуск нужен. Ты уж прикажи.
– Вот и чу́дно, – согласился Ермолов. – Давай его сюда, вестника моих дней. Тянуть более нечего.
Глава 19
Hide and sееk
Генерал Василицкий был встревожен куда более того, чем показал в президентских покоях. Конечно, господина Базанова, чиновника, что в рясу понарошку рядился, генерал вычислил в ту же ночь, как услышал голоса с секретной записи. И труда не стоило это сделать. Он даже не приставил никакого специального человека, чтобы присматривал за новоявленным иноком от финансов. Да и к чему? Куда он денется? И кому он сдался?
Так вот же, понадобился. Весть о нападении или покушении, Ермолов о том ясно не сказал, убила генерала, фигурально выражаясь, на месте. Только лишь выйдя от президента, приказал Василицкий немедленно лететь как на крыльях лучшим своим ищейкам на собственную квартиру Андрея Николаевича, а другую квартиру, некоего гуся лапчатого Лавра Придыхайло, взять под колпак, чтоб и микроб не просочился.
В Марьино сыщики генеральские нашли абсолютную пустоту. Не только ни единого раненого или убиенного тела, а и намеков на кровавые следы. Искали будьте-нате, каждый сантиметр обнюхали и проявляющимися химикатами залили. Но даже пулю, ушедшую в потолок, не обнаружили, а только дыру в известке, как бы нарочно расковырянную и разрисованную вокруг неприлично якобы дворовыми пацанами. Что свидетельствовало об одном. Кто-то сверхпрофессионально и спешно прибрал за собой. Василицкий, немного будучи в нехорошем недоумении, срочно кликнул Данилу Егорыча Мальвазеева. Старый лис притрусил немедленно. Слушал внимательно, но и растерянно.
– Не наши это ребята, товарищ генерал. Как зуб железный, истинно. Но уж для вашего спокойствия еще потрясу на всякий случай.
Однако Мальвазеев, сгинувший невесть куда на пару дней, не вытряс ничего интересно-криминального. Хотя и принес Василицкому одну любопытную идейку.
– А только это дело рук одного из тех красавцев, кто за столом тогда сидел и слушал. Два генерала, не считая вас, и один маршал. И у всех мозги набекрень.
– Шутишь, Данила Егорыч! Это ж копать – не перекопать. И за руку словить могут враз, – в раздумьях посетовал Василицкий. – Тут бы аккуратненько да и взять за жопку.
– Можно и аккуратненько, – согласился скорый на выдумку в хитрых делах Мальвазеев. – Вот, к примеру, собака. Этот лавровый куст что ни божий день, так дважды пса выводит на прогулку, гордо так, будто своего собственного.
– И что же? Желаешь переодеться кобелем? – насмешливо спросил Василицкий, впрочем, намереваясь лишь тем подстегнуть фантазию Данилы Егорыча.
– Зачем кобелем? Хозяином! За квартирой глаз чужой положен, впрочем, вычислить немудрено. Тоже мне, теорема Ферма. Однако мои ребята топтунам с неизвестной стороны на тот глаз не попадаются. Все же квалификация! А Лавра этого вечнозеленого на гоп-стоп противник наш брать стережется. И в машине он с водителем, то есть с лишним свидетелем, и с кобелем – в компании непременно других собачников, а чаще собачниц. Только им бабьего визгу не хватало в сопровождении. Опять же в вестибюле – консьерж с лицом бульдога, а квартирная дверь противотанковую гранату сдюжит. Конечно, со временем и Лавра присушат, и подопечного нашего умыкнут. А мы им времени не дадим. Никто ведь не знает, что президент наш на откровенности пустился. Пусть и далее считают неизвестные враги, что на свете их умнее нет.
– То есть ты хочешь выпустить на прогулку псевдохозяина с псевдособакой? Как бы засиделся клиент в одиночке и вышел воздухом подышать, утратив бдительность?
– Точно так. А уж случай подобный чужакам упускать просто грех. К тому же вдруг им охота поквитаться за своих, под пули угодивших? И мешкать они не станут. А попытаются момент удобный не прозевать и чиновника нашего взять тепленьким вместе с собакой.
– И кто же пойдет за живца? Много лишних посвящать не хотелось бы. А парни твои все как на подбор здоровые, клиент же телосложения субтильного, – заметил Василицкий.
– Так я, товарищ генерал, и пойду. Я на маскарад хитер, – довольный, обрадовался Данила Егорыч. Лицедействовать он любил, да редко выпадал ему случай. – Как повяжут меня и обрадуются факту, сами понимаете, не раньше, так и слепим их как миленьких наподобие пельменей. Ходят они тройками порознь. А машина их всегда припаркована за аркой у мусорных контейнеров, меняют четырежды в день, всякий раз расхлябанный «жигуленок», то седьмой, то пятой модели. А однажды и «копейка» стояла, ржавая. То-то смеху ей под капот было заглянуть! Движок от «Порше» – никак не меньше!
– Только смотри не упусти! Твоя же голова у них в залог и останется. А мне, Данила Егорыч, самому она пригодится, – приласкал верного слугу генерал.
Так и порешили. И на другой же день в час неурочный, около полудня дело было, вышел не спеша Данила Егорыч из подъезда. Пальто в елочку, шарф кургузый из синтетического кашемира, кепка с ушами плюшевая, зеленая. В руках поводок, а на поводке бассет, одолженный по-приятельски у дачного соседа, с одного боку перекрашенный в коричневые подпалины акварельной краской. И побрел потихоньку, словно разминая ноги, по снежному двору. Тут было особенное искусство. Не столько внимания обращал виртуоз Мальвазеев на точный грим и копию лица, сколько на самую повадку клиента, коего хотел представлять. Что лицо? – его под кепкой и не видно. А вот шаг и ощущение себя в пространстве, кто ты есть и за какой надобностью живешь на свете, – это было главным в исполнении. И по двору гулял с поводком в руке не тайный и приближенный порученец всесильного генерала, сам в чине полковничьем и властью не обиженный, а скромный казенный служитель, боязливый и одинокий, по случаю угодивший в большую интригу и очень тем удрученный.
