Книга Шапка Мономаха, страница 56. Автор книги Алла Дымовская

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Шапка Мономаха»

Cтраница 56

– Ну вот, все и завертелось, – сказал сам себе Василицкий. И приказал помощнику: – Как будет запись, немедленно мне на стол.

Глава 20
Сон в страшную ночь

Ермолов в выходном костюме и при галстуке стоял посреди комнаты. На секунду-другую пожелалось ему заложить правую руку за борт пиджака меж двух пуговиц, но тут же понял, что это выйдет в подражание Наполеону и неуместно. Его сражение только начинается и чем закончится, не известно пока никому. К приему Андрея Николаевича переоделся он умышленно, словно перед смертью, в чистое и парадное. Ермолову казалось: он имеет полное право именно в таком виде выслушать свой приговор. Он ни на что для себя не надеялся и спасения не ждал. Глупо говорить, будто Ермолов не боялся смерти, к тому же скорее всего лютой. Но смерть эта должна произойти как бы и на миру и потому была красна. Попрание то и дело подступавшего страха своей же волей и гордость от жертвы «за всех» даже доставляли Ермолову некоторое удовольствие. Ему сейчас необходимым казалось лишь одно. Какой бы страшной ни вышла доставленная весть, держаться достойно и до самого конца, не склонить головы и не допустить подозрений в малодушии. Именно из-за этих мыслей он попросил отца Тимофея обождать и пошел к себе переодеться к случаю.

Вестник его смерти опять явился к Ермолову в монашеской рясе, словно духовное лицо. Конечно, президент знал, что Андрей Николаевич никакого церковного звания не имел, но одеяние его показалось Ермолову самым подходящим. Оно добавляло строгости и значительности и делало из предстоящего откровения настоящее таинство. Впрочем, и преподобный присутствовал тут же, это подразумевалось как бы само собой. Может, и благословение на муки понадобится, а то и дух укрепить перед испытанием.

Базанов был совсем не в своей тарелке, президент это видел хорошо. Взгляды Андрея Николаевича бегали стремительно, словно в каком-то безумии или температурной горячке. То умоляюще останавливались на лице Ермолова, то летали по комнате, от стен к потолку, и терзания, непонятные и жутковатые, отражались каждый раз в серо-голубых глазах.

«А ведь мы одного с ним роста и даже телосложения», – подметил вдруг Ермолов, и от этой, почти зеркальной, родственной двойственности ему сделалось спокойней.

В руках Андрей Николаевич держал книгу, на вид солидную, крепко прижимал ее к груди, как младенца. На переплете, благородном и золоченом, Ермолов разглядел крест и догадался, что книга содержания духовного. Своего визави он не торопил, пусть соберется с мыслями и решимостью, не всякий день случается оповещать кого-то о смертной погибели, тем более президента собственной страны. Однако вестник его тут будто спохватился, вспомнил, где он и для чего, и выступил с очень непредвиденным вопросом:

– Господин президент, кого вы любите больше всего на свете? А может, не кого, а что?

Впрочем, Ермолов не удивился нимало. Что начал Андрей Николаевич издалека, так ведь сразу в лоб ему неудобно, да и нужно соблюсти ритуал. Вопрос – ответ, как на исповеди.

– Я люблю свою страну и свой народ. И готов умереть ради его блага, – чуть напыщенно ответил Ермолов, полагая, что чего-то подобного от него и ждут. И пафос в данной ситуации не будет лишним. Идя на казнь, имеет он право оставить потомкам на память золотые слова? Потому в свою очередь стал ждать, что вот сейчас этот человек в рясе под влиянием чувств протянет ему книгу для присяги, клятвы или утешения, и отец Тимофей в том благословит.

Однако ничего Андрей Николаевич ему не протянул, и кажется, вовсе не того хотел. Потому что вдруг сморщился растерянно, но тут же настойчиво задал вопрос снова:

– Это понятно. То есть, простите, иного никто и не ожидал. Только я имел в виду, кого вы, господин президент, любите настолько, что умри этот человек или, к примеру, разрушься совсем какая-то вещь, то вам и самому жить невмоготу будет? – И тут взгляд Базанова забегал кругами еще быстрее и лихорадочнее прежнего.

Ермолов никакой бестактности в вопросе настойчивом не уловил, напротив, в душе поблагодарил вестника за человеческое расположение. Что увидел в нем не только главу страны, но и мужа и отца, хоть и перед смертью, а приятно.

– Я люблю свою дочь. Ларочку. Наверное, больше всего на свете. И уж точно больше самого себя. – И тут Ермолов, увидев на лице Андрея Николаевича совершенно непередаваемое выражение, которое, наверное, бывает только у пораженных на месте громом людей, поспешил сказать: – Как видите, я тоже обычный человек, и у меня обычные привязанности. Так что мне трудно будет умирать и покидать навсегда моих близких, как и всякому иному на этом свете. И вы можете совершенно спокойно сообщить, как мне придется встретить мой конец.

– Вам не придется, – впечатляюще загробным голосом, полным исключительной тоски, ответил Ермолову посланник в рясе. Взгляд его не бегал более, а обреченно устремился в пол.

– В самом деле? – громче, чем нужно, спросил Ермолов и, утратив монументальность, подался вперед к вестнику. Он сейчас ничего не мог еще понять, только внезапно почувствовал то же самое, что и до него многие приговоренные к эшафоту и помилованные в последний момент.

– Да. Все еще хуже, чем мы думали. Чем я думал, – печальным, со слезой, голосом сказал Андрей Николаевич и замолчал.

Господи, что же хуже? – вопросил про себя Ермолов. Может, его ослепят или четвертуют и без глаз, рук и ног заставят жить до естественной кончины? Он и на это был готов, хотя и пришел в настоящий ужас при мысли о подобном существовании. Но не утратил достоинства и кивнул вестнику – продолжай.

– Хорошо, – покорно согласился Базанов с совершенно уже безнадежным видом. – А код в письме был совсем простой. Книга первая Моисеева Пятикнижия. Глава 22, стих второй.

Ермолов увидел вдруг, что на этих словах преподобный Тимофей качнулся, как от тяжелого боксерского удара, позеленел лицом, теперь сделавшимся мертвецким, без единой кровинки, и ухватился за спинку ближнего стула, чтоб не упасть на пол. А вестник в долгой рясе продолжал:

– Я прочитаю, потому что своими словами я такого не скажу. И не смогу. – Тут по закладке Андрей Николаевич раскрыл книгу, оказавшуюся обычной Библией, в хорошем, правда, издании, и зачитал второй стих вслух:

«Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе».

В комнате стояла тишина, которую даже гробовой нельзя было назвать – так ужасна оказалась ее мертвенная пустота. Молчал Ермолов, молчал преподобный, а Андрей Николаевич уже обо всем сказал. Но именно ему пришлось вымолвить первое слово в этой космической тишине.

– «А что будет лежать под его рукой, так сам оценить должен, велика ли драгоценность. И бестрепетно поступить и не ждать освобождения», – процитировал он по памяти строчки из письма. – Авраам занес нож, чтобы заколоть сына – самое великое свое земное достояние. Но был освобожден по воле Божьей. В нашем случае этого, видимо, не произойдет. И на алтарь нужно принести самое дорогое, и бестрепетно, и…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация