Далее Андрей Николаевич не смог сказать ничего, голос его сорвался. Книга вдруг выскользнула из его пальцев, с отвратительным для слуха грохотом упала вниз.
– Нет! – прозвучало резко и на грани крика, а потом еще раз: – Нет!!!
И только когда снова наступила тишина, Ермолов понял, что кричал он сам. Никто ему не перечил, не пытался переубедить или усовестить. Ни у преподобного, ни у рясофорного вестника не повернулся на то язык.
– Я этого не сделаю, даже если земля разлетится на куски. Ни ради миллионов, ни ради миллиардов чужих жизней. И более об этом ни слова. – Тут в нем проснулись одновременно и политик, и напуганный отец. – Вы оба, да, оба. Останетесь здесь, резиденцию вам покидать запрещаю. И все время, пока я тут, быть у меня на глазах. А в иные часы за вами приглядит генерал Василицкий. Скоро нам всем конец, так что погибать будете с удобствами. Я все сказал.
Ермолов вышел из комнаты, Андрей Николаевич и преподобный за ним. Покорно и не возражая никак. Да и что было возражать?
Часы тикали. Ермолов стремительно соображал. Он уже распорядился, чтобы срочно вызвали к нему генерала Василицкого, и теперь за краткое время Ермолов должен был обдумать весь план. Раз уж суждено, он погибнет вместе со всей страной. Но ребенка своего, единственно обожаемого, спасет. Только полная тайна и наивысшая секретность. Генерал это обеспечит.
Василицкий прибыл скоро, не прошло и получаса с тех пор, как его затребовали в Огарево. Поэтому запись он прослушал по пути, отгородившись наглухо на заднем сиденье спецавтомобиля. И за те, оставшиеся до встречи с Ермоловым, минуты все для себя решил.
Теперь в кабинете собрались четверо. Ермолов приказал Андрею Николаевичу повторить ужасное повествование сначала. Генерал должен знать, иначе в его планах не будет никакого проку. Андрей Николаевич покорно исполнил поручение…
– Вот так. Но я, как ты понимаешь, всю эту ужасающую и изуверскую чушь исполнять не намерен, – просто сказал Ермолов внимательно слушавшему генералу. – Ларочку нужно срочно переправить из страны. Вместе с матерью. Тайно и под чужими документами. Скажем, в Австралию. Там спокойно и относительно безопасно даже и в случае войны. Я, разумеется, не покину Кремль до последнего часа и приму все, что случится, вместе со своим народом. Тебя не неволю, хочешь – оставайся, хочешь – уезжай тоже. В самолете также предоставлены будут места для твоей семьи, для семей отца Тимофея и нашего друга, Андрея Николаевича, и для них самих, если пожелают. Я думаю, это справедливое предложение.
– Что ты, Володя! Я тебя не оставлю! – заикаясь от волнения, всхлипнул отец Тимофей. – Вы, товарищ генерал, не слушайте его, а то он меня силком лететь заставит! Я прошу!
– Не беспокойтесь! – спокойно и бесцветно совершенно ответил ему Василицкий. – Никто никуда не полетит ни на каком самолете. Ларочка останется тут. Как и ее отец.
– Что?! – Ермолов задохнулся на миг от гнева. – Что вы себе позволяете, товарищ генерал?! Я главнокомандующий, и я приказываю вам!
– Лара останется тут. Генерал Склокин сейчас отдает распоряжение взять Москву в кольцо военной блокады. Пока негласной. Подразделения моего ведомства уже приняли под свой контроль все аэропорты, включая правительственные и специальные. Ни один лайнер не взлетит без моего разрешения, – все так же спокойно проинформировал Василицкий президента.
– Как вы смеете?! Я немедленно отдам приказ о вашей отставке, генерал! Под трибунал, без погон, с позором! – Ермолов уже кричал взахлеб, но и понимал задним умом, что это бесполезно.
– Резиденция отключена от связи пятнадцать минут назад. Охрана подчиняется только мне. Считайте, что вы временно арестованы, господин президент Российской Федерации! – повысил голос теперь и сам Василицкий. – Или вы хотите, чтобы я рассказал своим ребятам, в чем дело, и они растерзают вас и вашу дочь на куски за измену Родине?
Ермолов обмяк в кресле, в котором до этого властно и с твердой прямотой сидел, и только через обреченность и покинувшие его силы смог выдавить:
– Я не сделаю того, что вы хотите, генерал! А кроме меня это кровавое приношение никто не сможет осуществить.
– Прошу прощения, но я вынужден вам напомнить. Первое правило моего ведомства. Не можешь – научим, не хочешь – заставим! – грозно изрек генерал Василицкий.
– Да как вы можете! Ведь он ее отец! – воскликнул преподобный и здоровенным кулаком погрозил Василицкому. Учитывая габариты отца Тимофея, предупреждение было нешуточным.
– Я тоже отец! И в моей стране сто двадцать миллионов отцов, детей, матерей и прочих родственников. А на другой чаше весов только одна жизнь, – отрезал, ничуть не устрашившись кулака, генерал Василицкий.
– А если бы это была жизнь вашей родной дочери? – жалобно теперь спросил и как бы одновременно попросил преподобный, в бессилии опустив разжатый кулак.
– Вы действительно думаете, что я стал бы колебаться хоть одну секунду? – презрительно взглянул на преподобного генерал.
– Вы – вряд ли. У вас вместо сердца одни охранные шестеренки с таймером, – вдруг неожиданно вступил в разговор Андрей Николаевич. – Есть на свете поступки, которые нельзя совершать ни при каких обстоятельствах. Это же азбучные истины. Неужели до вас не доходит такая простая вещь? Кто может оценить, что стоит больше – одна человеческая жизнь или миллион? Только Господь Бог. Ваша же должность, насколько я понимаю, называется по-другому!
– Насколько Я понимаю, – нарочно подчеркнул местоимение Василицкий, – наш уважаемый Владимир Владимирович этот подсчет уже произвел. Более того, он лицемерно завел речь о некоторых специальных самолетах в Австралию, которые будут спасать избранных. Если ему так омерзительно отменить проклятие шапки собственной рукой, отчего бы его семье тогда не разделить судьбу всего народа? И не покидать России? И не погибнуть вместе с ней?
– Если Лара и ее мать никуда не уедут, вы оставите меня в покое? – слабо цепляясь за последнюю надежду, спросил Ермолов. Это действительно будет справедливо. Они примут смерть все вместе, как и жили. Главное – Ермолову не придется убивать единственную дочь собственной рукой варварским, святотатственным способом.
– Нет, господин президент, этого недостаточно, – твердо постановил Василицкий. – Вы пойдете до конца, добровольно или принудительно, но это так.
– Вы предатель, генерал! Вы предаете нашу дружбу и меня, которого обязались охранять! – застонал Ермолов от собственной беспомощности. Это же надо, самый близкий ему человек, которому он доверил самое свое святое, теперь взял на себя роль его палача.
– Это вы предатель! – вдруг обиженно выкрикнул Василицкий. – Вы дали присягу народу и отказываетесь ее соблюдать! А я исполняю свой долг. Вашей безопасности ничто не угрожает, между прочим. И не забывайте, я в первую очередь слуга своего государства, а потом уже ваш!
– Я здесь народ, – опять вступил в разговор Андрей Николаевич. – И мне такая присяга от президента не нужна. Убить своего ребенка и не по Божьему веленью, а из-за прихоти бесовского демона, – это кощунство. Да гори оно огнем! Не хочу я жизни такой ценой.
