— Арей, — сказал Буслаев, обрывая это кривлянье.
Ему было известно, что Джаф хорошо знал Арея. Потому и кривляется теперь, что знал. Со стражами мрака всегда так: чем ближе что-то пробивается к их душе, тем больше они начинают глумиться и кривляться.
— А… ну да! Ученик, зарубивший своего учителя, — это сильно, хотя, признаться, в аспекте морали… ай-ай…
Мефодий ненавидел, когда стражи мрака рассуждают о морали. И совсем ненавидел, когда ему напоминали обстоятельства смерти Арея.
— То есть ты трус? — спросил Буслаев, зная, насколько тщеславны стражи мрака.
Лицо Джафа дрогнуло.
— С какой стати ты так решил? — спросил он.
Мефодий понял, что отыскал нужный рычаг.
— Отказавшийся от боя страж — трус. Я отловлю кого-нибудь из комиссионеров и передам через него в Тартар, что Джаф отказался от боя… Разумеется, сплетен в Тартаре нет, все там выше этого, поэтому никто не узнает, что ты самый настоящий…
Пожалуй, Мефодий переборщил, потому что Джаф неизвестно как преодолел разделявшие их полтора метра и Буслаев обнаружил, что в лицо ему летит кулак. Уходя от удара, Мефодий шагнул назад и, споткнувшись о надгробие, упал.
Молодой страж хотел броситься на него, но вдруг покачнулся и схватился за бок. Вскочивший на ноги Буслаев заметил, как Джаф, кривясь, дернул молнию на своем шутовском наряде. Меф увидел самый рельефный, сухой и мускулистый пресс, который ему дотоле приходилось встречать. Ни одной жиринки, виден был каждый кубик. Исключение составляло лишь одно место с левой стороны, которое Джаф, морщась, прикрывал ладонью.
— Тебе больно? — спросил Мефодий.
— НЕТ! Это не больно! — прошипел страж.
— Так что же там?
— НИЧЕГО! — резко ответил страж и убрал руку.
Там действительно не было НИЧЕГО. Ни крови, ни раны, ни кожи, ни ребер. Сквозь поджарый торс Джафа в мир глядела пустота. Из дыры размером с ладонь Мефодий ощутил холодное, зябкое, сырое дуновение, как из открытого после зимы погреба.
— Что это?! — невольно воскликнул Меф.
— Проклятье! Наказали меня частичным стиранием… Похоже, бубновая дама вырвалась из Тартара! — На лице Джафа было крайнее омерзение. Собственное тело значило для него чудовищно много. Каждый свой зуб он ставил дороже человечества.
— Какая дама? Как она смогла вырваться? — непонимающе спросил Меф.
— Никак! Эта гусыня ничего не знала! Она прыгала в недра Тартара, спасая… Неважно кого… А выпрыгнула в свет! — последнее Джаф выкрикнул с ненавистью. — Но не волнуйся! Сражаться мне дыра в боку не помешает!
— Значит, бьемся?
— Конечно. Я должен оправдаться перед Лигулом. Твоя голова станет хорошим извинением! Первым я убью Багрова, а потом займусь тобой!
— Нет! Сперва я! — возразил Мефодий.
— Почему?
— Сам подумай. Если ты убьешь Матвея, а потом я убью тебя, ты все равно ничего не выигрываешь! Все трофеи, которые ты заберешь у Багрова, получаю я. Хочешь сделать мне подарок?
Джаф кратко задумался и, рассмеявшись, хлопнул Мефодия по плечу:
— Ты меня убедил! Ты не увидишь моего второго боя! — сказал он, рывком застегивая молнию.
Сила, жившая в Джафе, была стремительная и взрывная — пиковая истерика мотоцикла, который срывается на светофоре на полном газу и сразу уходит в точку.
Опасаясь, что он сейчас исчезнет, а дело так и не будет доведено до конца, Мефодий поймал его за запястье:
— Погоди! Где будут Запретные Бои? Как я тебя найду?
Джаф посмотрел на руку Мефодия и, перехватив ее своей рукой, освободился. Мефа, помнится, удивило, что у внешне симпатичного стража мрака пальцы — как стылые полоски железа.
— Найдешь! — пообещал Джаф. — Держись валькирий и не ошибешься!
Мефодий кивнул.
— Ясно. Ну, бывай! — Он повернулся и пошел, думая уже не о Джафе, а о чем-то другом, не стишком понятном ему самому.
Буслаев сделал десяток шагов, и молодой страж вдруг снова оказался перед ним. Лицо у него было вопросительно-встревоженное. Существуя в мире бесконечных масок и манипуляций, Джаф и у других подозревал такие же маски и манипуляции и теперь всматривался в Мефа с бесконечным подозрением, точно желая сказать ему: «Я знаю, что ты врешь и притворяешься, потому что все врут и притворяются, но не знаю пока, в чем твое притворство, и это меня дико бесит!»
— Чего? Договорились же? — спросил Меф.
— Все же мне хотелось бы понять: почему ты так в себе уверен? Потому что ты ученик Арея?
— Ты вспомнил его имя? Надо же! Разве не Агамемнона?
Джаф пожелтел:
— Да я… Не важно… Так почему?
— Все равно не поймешь! — отозвался Меф.
— А вдруг? — настойчиво повторил страж.
Собираясь с мыслями, Меф подул на замерзшие руки:
— Слышал о Евпатии Коловрате?
— Краем уха. — осторожно подтвердил Джаф. Мефодий почувствовал, что молодой тартарианец на всякий случай врет. Стражи мрака отлично знают земную историю.
— Я часто думаю: почему Евпатия Коловрата и его дружину татары боялись, а остальных нет? Целые рати укладывали, города жгли, а к ним подступиться не могли? Другая техника боя? Уникальное оружие? Сомневаюсь.
— Ну и почему, умный ты наш? — спросил молодой страж настолько без интереса, что стало ясно: Джаф слушает с величайшей жадностью.
— Евпатий Коловрат шел умирать. Прочие же, хотя и бились, втайне мечтали выжить, тряслись, на что-то еще надеялись: может, есть другие варианты? вильнуть? договориться? откупиться, схитрить? И — погибали.
— А я уж было думал, артефакт у него какой… — с издевочкой протянул Джаф.
— Он шел на смерть, и на его стороне была правда. На чьей стороне правда и кто идет умирать — непобедим. Но если и правда на твоей стороне, а умирать ты не идешь — значит и шансов на победу нет, — сказал Меф.
Джаф с клоунским выражением провел ладонью сверху вниз от лба до подбородка, и его лицо исказилось в самой шутовской гримасе, на которую было способно.
— Ну до встречи, Евпатий ты наш! Как я вижу, настрой у тебя боевой! Да только ведь в конце концов Коловрата-то убили? Ну если я ничего не путаю?
Страж мрака поклонился Мефодию и растаял вежливо и недоуменно, как последний дымок погасшего костра.
Глава 16
Аэропорт домодедово
Слова материальны. Они невидимы, но, появившись однажды, в воздухе не растворяются, никуда не исчезают. Они живут в памяти, в тех изменениях, к которым привели. Слова прилипают к человеку и могут быть либо корой, защищающей ствол, либо скорлупой, безобразной и болезненной, сквозь которую внешний мир уродливо преломляется. Молчание тоже материально
