Глава 1
Леди Уиндермир давала последний прием перед пасхой, и дом
был заполнен до отказа. Шесть министров явились прямо из парламента в орденах и
лентах, светские красавицы блистали изящнейшими туалетами, а в углу картинной
галереи стояла принцесса София из Карлсруэ – грузная дама с роскошными
изумрудами и крохотными черными глазками на скуластом татарском лице; она очень
громко говорила на скверном французском и неумеренно хохотала в ответ на любую
реплику. Как все чудесно перемешалось! Сиятельные леди запросто болтали с
воинствующими радикалами, прославленные проповедники по-приятельски беседовали
с известными скептиками, стайка епископов порхала из зала в зал вслед за
дебелой примадонной, на лестнице стояли несколько действительных членов
Королевской академии, маскирующихся под богему, и прошел слух, что столовую,
где накрыли ужин, просто оккупировали гении. Без сомнения, это был один из
лучших вечеров леди Уиндермир, и принцесса задержалась почти до половины
двенадцатого.
Как только она уехала, леди Уиндермир вернулась в картинную
галерею, где знаменитый экономист серьезно и обстоятельно разъяснял научную
теорию музыки негодующему виртуозу из Венгрии, и заговорила с герцогиней
Пейсли.
Как хороша была хозяйка вечера! Невозможно не восхищаться
белизной ее точеной шеи, незабудковой синевой глаз и золотом волос. То было и в
самом деле or pur
[1],
a не бледно-желтый цвет соломы, который ныне смеют
сравнивать с благородным металлом, то было золото, вплетенное в солнечные лучи
и упрятанное в таинственной толще янтаря; в золотом обрамлении ее лицо
светилось как лик святого, но и не без магической прелести греха. Она являла
собой интересный психологический феномен. Уже в юности она познала ту важную
истину, что опрометчивость и легкомыслие чаше всего почитают за невинность. За
счет нескольких дерзких проделок – большей частью, впрочем, совершенно
безобидных – она приобрела известность и уважение, подобающие видной личности.
Она не раз меняла мужей (согласно справочнику Дебретта, их у нее было три), но
сохранила одного, любовника, и потому пересуды на ее счет давно прекратились.
Ей недавно исполнилось сорок, она была бездетна и обладала той неуемной жаждой
удовольствий, которая единственно и продлевает молодость. Вдруг она нетерпеливо
огляделась и проговорила своим чистым контральто:
– Где мой хиромант?
– Кто-кто, Глэдис? – вздрогнув, воскликнула герцогиня.
– Мой хиромант, герцогиня. Я теперь жить без него не могу.
– Глэдис, милая, ты всегда так оригинальна, – пробормотала
герцогиня, пытаясь вспомнить, что такое хиромант, и опасаясь худшего.
– Он приходит два раза в неделю, – продолжала леди
Уиндермир, – и извлекает интереснейшие вещи из моей руки.
– О боже! – тихо ужаснулась герцогиня. – Что-то вроде
мозольного оператора. Какой кошмар. Надеюсь, он, по крайней мере, иностранец.
Это было бы еще не так страшно.
– Я непременно должна вас познакомить.
– Познакомить! – вскричала герцогиня. – Он что же, здесь? –
Она принялась искать глазами свой черепаховый веер и весьма потрепанную
кружевную накидку, с тем чтобы, если потребуется, ретироваться без промедления.
– Разумеется, он здесь. Какой же прием без него! Он говорит,
что у меня богатая, одухотворенная рука и что если бы большой палец был чуточку
короче, то я была бы меланхолической натурой и пошла в монастырь.
– Ах, вот что. – У герцогини отлегло от сердца. – Он гадает!
– И угадывает! – подхватила леди Уиндермир. – И так ловко!
Вот в будущем году, например, меня подстерегает большая опасность и на суше и
на море, так что я буду жить на воздушном шаре, а ужин мне по вечерам будут
поднимать в корзине. Это все написано на моем мизинце – или на ладони, я точно
не помню.
– Ты искушаешь провидение, Глэдис.
– Милая герцогиня, я уверена, что провидение давно научилось
не поддаваться искушению. По-моему, каждый должен ходить к хироманту хотя бы
раз в месяц, чтобы знать, что ему можно и чего нельзя. Потом мы, конечно,
делаем все наоборот, но как приятно знать о последствиях заранее! Если
кто-нибудь сейчас же не отыщет мистера Поджерса, я пойду за ним сама.
– Позвольте мне, леди Уиндермир, – сказал высокий красивый
молодой человек, который в продолжение всего разговора стоял, улыбаясь, рядом.
– Спасибо, лорд Артур, но вы нее его не знаете.
– Если он такой замечательный, как вы рассказывали, леди
Уиндермир, я его ни с кем не спутаю. Опишите его внешность, и я сию же минуту
приведу его.
– Он совсем не похож на хироманта. То есть в нем нет ничего
таинственного, романтического. Маленький, полный, лысый, в больших очках с
золотой оправой – нечто среднее между семейным доктором и провинциальным
стряпчим. Сожалею, но я, право, не виновата. Все это очень досадно. Мои
пианисты страшно похожи на поэтов, а поэты на пианистов. Помню, в прошлом
сезоне я пригласила на обед настоящее чудовище – заговорщика, который взрывает
живых людей, ходит в кольчуге, а в рукаве носит кинжал. И что бы вы думали? Он оказался
похожим на старого пастора и весь вечер шутил с дамами. Он был очень остроумен
и все такое, но представьте, какое разочарование! А когда я спросила его о
кольчуге, он только рассмеялся и ответил, что в Англии в ней было бы холодно. А
вот и мистер Поджерс! Сюда, мистер Поджерс. Я хочу, чтобы вы погадали герцогине
Пейсли. Герцогиня, вам придется снять перчатку. Нет, не эту, другую.
– Право, Глэдис, это не вполне прилично, – проговорила
герцогиня, нехотя расстегивая отнюдь не новую лайковую перчатку.
– Все, что интересно, не вполне прилично, – парировала леди
Уиндермир. – On a fait le monde ainsi
[2]. Но я должна вас познакомить.
Герцогиня, это мистер Поджерс, мой прелестный хиромант. Мистер Поджерс, это
герцогиня Пейсли, и если вы скажете, что ее лунный бугор больше моего, я вам
уже никогда не поверю.
– Глэдис, я уверена, что у меня на руке нет ничего
подобного, – с достоинством произнесла герцогиня.
– Вы совершенно правы, ваша светлость, – сказал мистер
Поджерс, взглянув на пухлую руку с короткими толстыми пальцами, – лунный бугор
не развит. Но линия жизни, напротив, видна превосходно. Согните, пожалуйста,
руку. Вот так, благодарю. Три четких линии на сгибе! Вы доживете до глубокой
старости, герцогиня, и будете очень счастливы. Честолюбие… весьма скромно,
линия интеллекта… не утрирована, линия сердца…
