– Я готов, – сказал он.
Глава 2
Десять минут спустя лорд Артур Сэвил выбежал из дома с
выражением ужаса на бледном лице и молчаливой мукой в глазах, протиснулся
сквозь укутанных в шубы лакеев, столпившихся под полосатым навесом, и ринулся
прочь, ничего не видя и не слыша. Ночь была холодная, и дул пронизывающий
ветер, от которого газовые фонари на площади попеременно вспыхивали и тускнели,
но у лорда Артура горели руки и лоб его пылал. Он шел не останавливаясь,
нетвердой поступью пьяного, и полицейский на углу с любопытством проводил его
взглядом. Нищий, сунувшийся было за подаянием, перепугался при виде такого
отчаяния, какое даже ему не снилось. Один раз лорд Артур остановился под
фонарем и посмотрел на свои руки. Ему показалось, что уже сейчас на них
расплываются кровавые пятна, и с дрожащих губ слетел негромкий стон.
Убийство! Вот что увидел хиромант. Убийство! Ужасное слово
звенело во мраке, и безутешный ветер шептал его на ухо. Это слово кралось по
ночным улицам и скалило зубы с крыш.
Он вышел к Гайд-парку: его безотчетно влекло к этим темным
деревьям. Он устало прислонился к ограде и прижал лоб к влажному металлу,
вбирая тревожную тишину парка. «Убийство! Убийство!» – повторял он, словно
надеясь притупить чудовищный смысл пророчества. От звука собственного голоса он
содрогался, но в то же время ему хотелось, чтобы громогласное эхо, услышав его,
пробудило весь огромный спящий город. Его охватило безумное желание остановить
первого же прохожего и все ему рассказать.
Он двинулся прочь, пересек Оксфорд-стрит и углубился в узкие
улочки – прибежище низменных страстей. Две женщины с ярко раскрашенными лицами
осыпали его насмешками. Из темного двора послышалась ругань и звук ударов, а
затем пронзительный вопль; сгорбленные фигуры, припавшие к сырой стене, явили
ему безобразный облик старости и нищеты. Он почувствовал странную жалость.
Возможно ли, чтоб эти дети бедности и греха так же, как и он сам, только
следовали предначертанию? Неужто они, как и он, лишь марионетки в дьявольском
спектакле?
Нет, не тайна, а ирония людских страданий поразила его, их
полная бессмысленность, бесполезность. Как все нелепо, несообразно! Как начисто
лишено гармонии! Его потрясло несоответствие между бойким оптимизмом
повседневности и подлинной картиной жизни. Он был еще очень молод.
Спустя некоторое время он вышел к Марилебонской церкви.
Пустынная мостовая была похожа на ленту отполированного серебра с темными
арабесками колышущихся теней. Ряд мерцающих газовых фонарей убегал, извиваясь,
вдаль; перед домом, обнесенным невысокой каменной оградой, стоял одинокий
экипаж со спящим кучером. Лорд Артур поспешно зашагал по направлению к
Портланд-Плейс, то и дело оглядываясь, словно опасаясь погони. На углу
Рич-стрит стояли двое: они внимательно читали небольшой плакат. Лорда Артура
охватило болезненное любопытство, и он перешел через дорогу. Едва он
приблизился, как в глаза ему бросилось слово «УБИЙСТВО», напечатанное черными
буквами. Он вздрогнул, и щеки его залились румянцем. Полиция предлагала
вознаграждение за любые сведения, которые помогут задержать мужчину среднего
роста, в возрасте от тридцати до сорока лет, в котелке, черном сюртуке и
клетчатых брюках, со шрамом на правой щеке. Читая объявление снова и снова,
лорд Артур мысленно спрашивал себя, поймают ли этого несчастного и откуда у
него шрам. Когда-нибудь, возможно, и его имя расклеют по всему Лондону.
Возможно, и за его голову назначат цену.
От этой мысли он похолодел. Резко повернувшись, он кинулся
во мрак.
Он шел, не разбирая дороги. Лишь смутно вспоминал он потом,
как бродил в лабиринте грязных улиц, как заблудился в бесконечном сплетенье
темных тупиков и переулков, и, когда уже небо озарилось рассветным сияньем,
вышел наконец на площадь Пикадилли,
Устало повернув к дому в сторону Белгрейв-сквер, он
столкнулся с тяжелыми фермерскими повозками, катящимися к Ковент-Гарден.
Возчики в белых фартуках, с открытыми загорелыми лицами и жесткими кудрями,
неторопливо шагали, щелкая кнутами и перебрасываясь отрывистыми фразами. Верхом
на огромной серой лошади во главе шумной процессии сидел круглолицый мальчишка
в старой шляпе, украшенной свежими цветами примулы; он крепко вцепился
ручонками в гриву и громко смеялся. Горы овощей сверкали, как россыпи нефрита
на фоне утренней зари, как зеленый нефрит на фоне нежных лепестков роскошной
розы. Лорд Артур был взволнован, сам не зная почему. Что-то в хрупкой прелести
рассвета показалось ему невыразимо трогательным, и он подумал о бесчисленных
днях, что занимаются в мирной красоте, а угасают в буре. И эти люди, что
перекликаются так непринужденно, грубовато и благодушно, – какую странную
картину являет им Лондон в столь ранний час! Лондон без ночных страстей и
дневного чада – бледный, призрачный город, скопище безжизненных склепов. Что
они думают об этом городе, известно ли им о его великолепии и позоре, о
безудержном, феерическом веселье и отвратительном голоде, о бесконечной смене
боли и наслаждений? Возможно, для них это только рынок, куда они свозят плоды
своего труда, где проводят не более двух-трех часов и уезжают по еще пустынным
улицам, мимо спящих домов. Ему приятно было смотреть на них. Грубые и неловкие,
в тяжелых башмаках, они все же казались посланцами Аркадии. Он знал, что они
слились с природой и природа дала им душевный покой. Как не завидовать их
невежеству!
Когда он добрел до Белгрейв-сквер, небо слегка поголубело и
в садах зазвучали птичьи голоса.
Глава 3
Когда лорд Артур проснулся, был полдень, и солнечные лучи
заливали спальню, струясь сквозь кремовый шелк занавесок. Он встал и выглянул в
окно. Лондон был погружен в легкую дымку жары, и крыши домов отливали темным
серебром. Внизу, на ослепительно зеленом газоне, порхали дети, как белые
бабочки, а на тротуаре теснились прохожие, идущие в парк. Никогда еще жизнь не
казалась такой чудесной, а все страшное и дурное таким далеким. Слуга принес на
подносе чашку горячего шоколаду. Выпив шоколад, он отодвинул бархатную портьеру
персикового цвета и вошел в ванную. Сверху, через тонкие пластины прозрачного
оникса падал мягкий свет, и вода в мраморной ванне искрилась, как лунный
камень. Он поспешно лег в ванну, и прохладная вода коснулась его шеи и волос, а
потом окунул и голову, словно желая смыть какое-то постыдное воспоминание.
Вылезая, он почувствовал, что почти обрел обычное свое душевное равновесие.
Сиюминутное физическое наслаждение поглотило его, как это часто бывает у тонко
чувствующих натур, ибо наши ощущения, как огонь, способны не только истреблять,
но и очищать.
