После первых приветствий Гордон, отнюдь не пытаясь выведать
у Простодушного, что послужило причиной его несчастья, мягкостью своего
обращения и тем участием, которым проникаются друг к другу страдальцы, внушил
тому желание облегчить душу и сбросить гнетущее ее бремя; но так как гурон сам
не понимал, из-за чего с ним случилась эта беда, то считал ее следствием без
причины. Он мог только дивиться, и вместе с ним дивился добряк Гордон.
– Должно быть, – сказал янсенист гурону, – бог предназначает
вас для каких-то великих дел, раз он привел вас с берегов озера Онтарио в
Англию и Францию, дозволил принять крещение в Нижней Бретани, а потом, ради
вашего спасения, заточил сюда.
– По совести говоря, – ответил Простодушный, – мне кажется,
что судьбой моей распоряжался не бог, а дьявол. Мои американские
соотечественники ни за что не допустили бы такого варварского обращения, какое
я сейчас терплю: им бы это просто в голову не пришло. Их называют дикарями, а
они хотя и грубы, но добродетельны, тогда как жители этой страны хотя и
утонченны, но отъявленные мошенники. Разумеется, я не могу не изумляться тому,
что приехал из Нового Света в Старый только для того, чтобы очутиться в камере
за четырьмя засовами в обществе священника; но тут же я вспоминаю великое
множество людей, покинувших одно полушарие и убитых в другом или потерпевших
кораблекрушение в пути и съеденных рыбами. Что-то я не вижу во всем этом благих
предначертаний божьих.
Им подали через окошечко обед. Разговор от провидения
перешел на приказы об арестах и на умение не падать духом в несчастье, которое
может постичь в этом мире любого смертного.
– Вот уже два года, как я здесь, – сказал старик, – и
утешение нахожу только в самом себе и в книгах; однако я ни разу не впадал в
уныние.
– Ах, господин Гордон! – воскликнул Простодушный. – Вы, стало
быть, не влюблены в свою крестную мать! Будь вы, подобно мне, знакомы с
мадемуазель де Сент-Ив, вы тоже пришли бы в отчаянье.
При этих словах он невольно залился слезами, после чего
почувствовал, что уже не так подавлен, как прежде.
– Отчего слезы приносят облегчение? – спросил он. –
По-моему, они должны были бы производить обратное действие.
– Сын мой, все в нас – проявление физического начала, –
ответил почтенный старик. – Всякое выделение жидкости полезно нашему телу, а
что приносит облегчение телу, то облегчает и душу: мы просто-напросто машины,
которыми управляет провидение.
Простодушный, обладавший, как мы говорили уже много раз,
большим запасом здравого смысла, глубоко задумался над этой мыслью, зародыш
которой существовал в нем, кажется, и ранее. Немного погодя он спросил своего
товарища, почему его машина вот уже два года находится под четырьмя засовами.
– Такова искупительная благодать, – ответил Гордон. – Я
слыву янсенистом, знаком с Арно и Николем
[31]; иезуиты подвергли нас
преследованиям. Мы считаем папу обыкновенным епископом, и на этом основании
отец де Ла Шез получил от короля, своего духовного сына, распоряжение отнять у
меня величайшее из людских благ – свободу.
– Как все это странно! – сказал Простодушный. – Во всех
несчастьях, о которых мне пришлось слышать, всегда виноват папа. Что касается
вашей искупительной благодати, то, признаться, я ничего в ней не смыслю, но
зато величайшей благодатью считаю то, что в моей беде бог послал мне вас,
человека, который смог утешить мое, казалось бы, безутешное сердце.
С каждым днем их беседы становились все занимательнее и
поучительнее, а души все более и более сближались. У старца были немалые
познания, а у молодого – немалая охота к их приобретению. Геометрию он изучил за
один месяц, – он прямо-таки пожирал ее. Гордон дал ему прочитать «Физику»
Рого
[32],
которая в то время была еще в ходу, и Простодушный оказался таким
сообразительным, что усмотрел в ней одни неясности.
Затем он прочитал первый том «Поисков истины»
[33]. Все
предстало перед ним в новом свете.
– Как! – говорил он. – Воображение и чувство до такой
степени обманчивы! Как! Внешние предметы не являются источником наших
представлений! Более того – мы даже не можем по своей воле составить себе их!
Прочитав второй том, он уже не был так доволен и решил, что
легче разрушать, чем строить.
Его товарищ, удивленный тем, что молодой невежда высказал
мысль, доступную лишь искушенным умам, возымел самое высокое мнение о его
рассудке и привязался к нему еще сильнее.
– Ваш Мальбранш, – сказал однажды Простодушный, – одну
половину своей книги написал по внушению разума, а другую – по внушению
воображения и предрассудков.
Несколько дней спустя Гордон спросил его:
– Что же думаете вы о душе, о том, как складываются у нас
представления, о нашей воле, о благодати и о свободе выбора?
– Ничего не думаю, – ответил Простодушный. – Если и были у
меня какие-нибудь мысли, так только о том, что все мы, подобно небесным светилам
и стихиям, подвластны Вечному Существу, что наши помыслы исходят от него, что
мы – лишь мелкие колесики огромного механизма, душа которого – это Существо,
что воля его проявляется не в частных намерениях, а в общих законах. Только это
кажется мне понятным, остальное– темная бездна.
– Но, сын мой, по-вашему выходит, что и грех – от бога.
– Но, отец мой, по вашему учению об искупительной благодати
выходит то же самое, ибо все, кому отказано в ней, не могут не грешить; а разве
тот, кто отдает нас во власть злу, не есть исток зла?
