Во время этого разговора появился Простодушный об руку с
янсенистом. Разыгралась новая, еще более трогательная сцена. Началась она с
нежных объятий дядюшки, тетушки и племянника. Аббат де Сент-Ив чуть не пал на
колени перед Простодушным, который уже не был простодушным. Любовники
переговаривались взглядами, выражавшими все переполнявшие их чувства. На лице
одного сияли удовлетворение и благодарность, в нежных, несколько растерянных
очах другой читалось смущение. Всех удивляло, что к ее великой радости примешивается
скорбь.
Старик Гордон мгновенно стал дорог всей семье. Он терпел
страдания вместе с юным узником, и это наделило его великими правами. Свободой
он был обязан обоим влюбленным – как же мог он не примириться с любовью?
Янсенист отказался от суровости былых своих воззрений и, подобно гурону, стал
настоящим человеком. В ожидании ужина каждый поведал о своих злоключениях.
Аббаты и тетушка слушали, как дети, которым рассказывают сказку о привидениях,
и как люди, глубоко взволнованные повестью о столь тяжких бедствиях.
– Увы! – сказал Гордон. – Пятьсот, а то и более
добродетельных людей томятся сейчас в таких же оковах, какие удалось разбить
мадемуазель де Сент-Ив, но их страдания никому не ведомы. Истязать несчастных –
на это всегда хватает рук, а мало кто протягивает руку помощи.
Это столь справедливое заключение вызвало у старика новый
прилив умиления и благодарности. Торжество прекрасной Сент-Ив было полное: все
восторгались величием и твердостью ее души. К восторгу примешивалось и то
почтение, которое невольно вызывает человек, имеющий, по общему мнению, вес при
дворе. Однако время от времени аббат де Сент-Ив приговаривал:
– Как это удалось моей сестре сразу же приобрести такой вес?
Они решили пораньше сесть за ужин. Но вот появляется
версальская приятельница, ничего не знающая о том, что произошло за этот день;
она подкатывает в карете, запряженной шестеркой лошадей: кому принадлежит этот
выезд, понятно без объяснений. Она входит с внушительным видом придворной дамы,
приветствует собравшихся легким кивком головы и отводит в сторону прекрасную
Сент-Ив.
– Что же вы мешкаете? Едем со мной; вот забытые вами алмазы.
Она произнесла эти слова недостаточно тихо, и Простодушный их услышал; он
увидел алмазы: брат прекрасной Сент-Ив был ошеломлен, а дядюшка и тетушка, в
простоте душевной, только удивлялись невиданному великолепию серег. Молодого
человека, которого воспитал год напряженных раздумий, это происшествие невольно
повергло в недоумение, и на минуту он, видимо, встревожился. Его возлюбленная это
заметила, ее пленительное лицо смертельно побледнело, она задрожала и едва
устояла на ногах.
– Ах, сударыня – сказала она злополучно свое приятельнице. –
Вы погубили меня! Вы меня убиваете!
Ее восклицание пронзило сердце Простодушного, но теперь он
научился владеть собой и промолчал из опасения взволновать возлюбленную в
присутствии ее брата, однако побледнел, как и она. Сент-Ив, потеряв голову при
виде того, как изменился в лице ее избранник, выводит женщину из комнаты в
тесные сени и швыряет на пол алмазы.
– Не они соблазнили меня, вы это отлично знаете! Тот, кто
подарил их, никогда больше меня не увидит. Подруга подобрала серьги, а Сент-Ив
продолжала:
– Пусть он возьмет их себе или подарит вам. Уходите и не
заставляйте меня больше стыдиться самой себя.
Посланница наконец ушла, так и не поняв тех терзаний
совести, свидетельницей которых была.
Прекрасная Сент-Ив, измученная горем, ослабевшая и задыхающаяся,
принуждена была лечь в постель; не желая тревожить родных, она умолчала о
телесных страданиях и, сославшись на усталость, попросила позволения немного
отдохнуть, успокоив сперва всех утешительными и ласковыми словами и несколько
раз взглянув на возлюбленного таким взором, что вся его душа воспламенилась.
Ужин, не оживленный присутствием прекрасной Сент-Ив, начался
печально, но это была та плодотворная печаль, которая порождает полезную и
содержательную беседу, столь отличную от суетного веселья, за которым обычно
так гонятся люди и которое сводится обычно лишь к докучному шуму.
Гордон вкратце рассказал о янсенизме и молинизме, а также о
гонениях, которым одна сторона подвергала другую, и об упорстве, проявленном
обеими. Простодушный осудил и ту и другую и высказал сожаление по поводу того,
что люди, не довольствуясь распрями, которые возникают между ними из-за
существенных благ, навлекают на себя беды из-за несуществующих призраков и
невнятных бредней. Гордон рассказывал, Простодушный критиковал, остальные
слушали с волнением, и разум их озарялся новым светом. Толковали о длительности
наших невзгод и быстротечности жизни, о том, что в каждом ремесле есть свои
пороки и свои опасности, что нет человека, будь то вельможа или нищий, который
не служил бы укором людской природе. Сколько на свете людей, которые за
какие-то гроши становятся гонителями, истязателями, палачами себе подобных! С
каким нечеловеческим равнодушием сановный человек подписывает приказ,
разрушающий счастье целой семьи, и с какой еще более варварской радостью
выполняют этот приказ наемники!
– В юности, – сказал Гордон, – я встречался с родственником
маршала де Марильяка
[65],
скрывавшимся под вымышленным именем в Париже из-за
преследований, которым он подвергался у себя в провинции в связи с делом этого
прославленного и несчастного вельможи. Родственнику маршала, о котором я
говорю, было семьдесят два года. В таких же примерно годах была и неразлучная с
ним жена. Их сын, отличавшийся распутством, в четырнадцатилетнем возрасте бежал
из родительского дома; став солдатом, а потом дезертиром, он прошел все ступени
разврата и нищеты. Наконец, приняв новую фамилию по названию родового поместья,
он поступил в гвардейскую часть к кардиналу де Ришелье (ибо у этого
священнослужителя, как потом у Мазарини, была своя гвардия) и стал в этом
сборище сателлитов ефрейтором. Ему было поручено арестовать старика и его
супругу, и он поспешил исполнить поручение со всей жестокостью человека,
жаждущего угодить хозяину. Конвоируя их, негодяй слышал, как они сетовали на
неисчислимые бедствия, испытанные ими с колыбели. Распутство сына и его побег
были для отца и матери Одним из величайших несчастий их жизни. Он узнал
родителей и тем не менее отвел их в тюрьму, заявив, что главным своим долгом
почитает службу его преосвященству. Его преосвященство щедро наградил
проходимца за усердие.
Я был свидетелем того, как некий шпион отца де Ла Шез предал
родного брата в надежде получить выгодную духовную должность, которая, однако,
так ему и не досталась; этот человек умер, но не от угрызений совести, а от
досады на обманувшего его иезуита.
