– Мой отец, Джозеф Фрэнсис Лейтон, отказывается выслушивать любые предложения, от кого бы они ни исходили. Однажды я обмолвилась, что давно пора убрать мавзолей и использовать освободившееся пространство, чтобы разместить новые инструменты. Знаешь, что он сказал?
– Какой мавзолей?
– Он сказал, что занимался магазином еще до моего рождения и…
– Джекка, какой мавзолей?
– О! – вздохнула она. – Понимаешь, магазин скобяных товаров Лейтона был основан в 1918 году моим прапрадедушкой. Он же построил из дерева мавзолей в честь людей, которые воевали вместе с ним в Первой мировой войне. На нем, как утверждают, довольно точно изображена сцена сражения, в котором погибли его друзья. Эта штука довольно большая и сама по себе уникальна. Он создавал ее двадцать лет. Ею невозможно не восхищаться. К нам часто приезжают художники, чтобы сделать фотографии. Стиль в основном ар деко с примесью барокко – это касается резных фигурок. Местное историческое общество давно просит отца поставить ее в здании городского совета, но разве отец к кому-нибудь прислушивается. Два года назад шесть местных подонков решили разгромить магазин и едва не уничтожили это произведение искусства.
Тристан прекратил массаж.
– Ты беспокоишься об отце?
Его слова удивили Джекку. Оказывается, доктор довольно-таки проницателен.
– Да, – ответила она. – А как ты догадался?
– Пациенты постоянно рассказывают мне о своих проблемах. Поневоле научишься догадываться о недосказанном. Что ты собираешься делать?
– Не знаю. Жена моего брата хочет, чтобы отец ушел на покой, а магазин отдал им.
– Твоему отцу эта идея не нравится?
– Еще бы. Магазин – все, что у него есть. Он же овдовел двадцать два года назад.
– И с тех пор у него не было никаких женщин?
– Была одна. Я тогда училась в седьмом классе. Но это продлилось недолго. Твои родители очень счастливы: у отца есть мать, а у матери – отец.
– Да, они счастливые люди, – не стал спорить Трис. – Я им завидую.
– Они не скучают по маленькому Эдилину?
– Отец скучает, но у него друзья во Флориде, и вообще родителям там нравится. Да и общество друг друга их вполне устраивает.
В голосе Триса было столько тоски, что Джекка не могла не взять его за руку и отметила, что у него длинные – как у пианиста или хирурга – пальцы.
– Ты всегда хотел быть врачом?
– Всегда. На этот счет у меня никогда не было сомнений. Мама любит рассказывать подругам, что единственной вещью, которая успокаивала меня, когда я капризничал из-за режущихся зубов, был старый отцовский стетоскоп.
Трис не убрал руку. Джекка чувствовала его ладонь… запястье…
– Завтра, – тихо сказал он, – мы могли бы устроить настоящее свидание. Я заеду за тобой и поужинаем где-нибудь вместе.
– Закажем что-нибудь особенное и будем пить вино? – уточнила Джекка.
– Звучит заманчиво, разве нет?
Джекка заколебалась. Это звучало даже очень заманчиво, но вместе с тем было таким… обыденным.
– Художники любят все особенное, не так ли? – спросил он.
– Не то чтобы особенное. Просто мне нравится подходить ко всему творчески.
– Хорошо, – сказал он. – Никаких свиданий, как у обычных людей. Но что мы будем делать, когда появится луна?
– Понятия не имею. Я думала, возможно, в Виргинии вообще не бывает луны.
– Виргиния действительно создана для любви, – пояснил Тристан, – но так далеко мы все же не зашли. На случай если ты не захочешь идти на обычное свидание, я раздобыл кое-какую астрономическую информацию.
– Да? И что же сулят нам астрономы?
– Еще одну темную ночь. Затем луна начнет показываться. К четырнадцатому числу на улице вечером будет уже светло.
– Это значит, что мы сможем видеть друг друга. Что ж, никакое волшебство не может длиться долго, – вздохнула Джекка.
За окнами лил дождь, и в доме стало холодно. Тристан потянул ее за руку, желая привлечь к себе и обнять, но она не поддалась.
– Не надо, – прошептала Джекка.
– Я очень терпеливый человек, – сообщил Тристан. – Чем ты собираешься заниматься завтра?
– Начну писать акварели. Ким хочет, чтобы я сделала рисунки к ее новой рекламной кампании.
– Я знаю.
– Откуда?
– Мать Ким рассказала об этом моему отцу, когда пришла на прием. Он позвонил моей маме и сообщил эту новость. Мама по секрету рассказала все Эдди, а та – мне. В Эдилине не может быть тайн.
– А ты знаешь, что именно я буду рисовать?
– Нам всем понравилась идея Ким об орхидеях.
Джекка засмеялась.
– Все решается коллегиально. Кстати, как называются те странные растения, которые стоят под скамьей?
– Венерин башмачок.
– А те, которые из эпохи Эйзенхауэра?
– Каттлеи.
– Почему ты держишь орхидеи в доме миссис Уингейт?
– Это результат войны с отцом.
– Расскажи мне об этом, – попросила Джекка. – Вдруг это поможет мне справиться с моим отцом.
– Если тебе известно, как иметь дело с отцом, который уверен, что знает все, и убежден, что я все еще грызу его старый стетоскоп, дай мне знать. Пожалуйста.
– Мой отец считает, что я не в состоянии отличить гвоздодер от кувалды. Но только если не посылает меня в подсобку за инструментом. Тогда предполагается, что я знаю, какой именно инструмент он хочет, даже если он мне ничего не сказал. Так что я хочу услышать все о твоем отце и об орхидеях.
– Видишь ли, у меня затекла нога и разболелась сломанная рука. Если ты подвинешься сюда, а я – туда, мы…
Трис был намного крупнее, чем она, а кровать в игровом домике была маленькой. Джекка так и не поняла, как получилось, что она оказалась прижатой спиной к широкой мужской груди, стиснутая по бокам его ногами. Сломанная рука теперь лежала у нее на животе, а перевязь, судя по всему, исчезла вообще.
– Эй, – воскликнула Джекка, – мы так не договаривались!
– Не шевелись, – трагическим шепотом промолвил Тристан, – а то сделаешь мне больно. Так о чем я говорил?
– Ты двигаешься на удивление быстро для человека со сломанной рукой, – проворчала Джекка. – Наверное, когда в колледже ты приглашал девушек в кино, они и сообразить не успевали, как оказывались в твоих объятиях.
– Совершенно верно. И ты еще не знаешь, на что я способен.
– Серьезно?
– Да. Ну а теперь перестань меня отвлекать и позволь рассказать о моих орхидеях.
Джекка откинула голову, ощутила затылком твердое мужское плечо и отметила, что они идеально соответствуют друг другу. Ее голова легла точно на плечо, а когда он говорил, его дыхание приятно ласкало щеку.
