Теперь она поняла, почему в городе было так пустынно.
Церковь была битком набита, некоторым людям даже пришлось стоять в проходах.
Все лица были знакомые — старшеклассники, соседи, друзья тети Джудит. Она сама
тоже была здесь, в том самом черном платье, которое надевала на похороны
Елениных родителей.
Девушка схватилась за перила. До этого момента она не
вслушивалась в нудный голос преподобного Бетеа, но теперь до нее дошел смысл
слов.
— Мы все скорбим о ней, она была необыкновенным человеком…
То, что происходило дальше, Елена наблюдала с
отстраненностью театрального зрителя, хотя это касалось ее непосредственно.
Мистер Карсон, отец Сью, поднялся за кафедру и начал
говорить о ней. Карсоны знали ее с рождения, и он рассказывал про то, как они со
Сью играли у них во дворе летом, потом про то, в какую милую и красивую девушку
Елена превратилась. Тут у мистера Карсона задрожал голос, он замолчал и сдернул
с носа очки.
Поднялась Сью Карсон. Они с Еленой дружили в начальной
школе, а теперь просто приятельствовали. Сью была одной из тех, кто поддерживал
Елену, когда Стефана хотели обвинить в убийстве мистера Таннера. Теперь Сью
плакала так, как будто потеряла родную сестру.
— После Хэллоуина многие обращались с Еленой плохо, —
рассказывала она, вытирая слезы, — я знаю, ей было больно. Елена была сильной.
Она никогда не шла на поводу у большинства, и я ее очень за это уважала… — В
голосе послышались рыдания. — Когда она претендовала на титул Снежной королевы,
я очень хотела выиграть, но я знала, что не выиграю, но это ничего страшного,
потому что если у школы имени Роберта И. Ли и была когда-то королева, то это —
Елена. Она всегда теперь ей будет, потому что мы будем помнить ее такой. И еще
я думаю, что все девочки, которые будут учиться в нашей школе годы спустя,
будут помнить ее и помнить, как она умела отстаивать свое мнение и бороться за
свою правду…
В этот раз Сью не смогла сдержать рыдания, ее посадили на
место.
Старшеклассницы, даже отъявленные оторвы и стукачки, плакали
и ломали руки. Те, кто ненавидел ее при жизни, теперь рыдали. Словно неожиданно
полюбили больше жизни.
Мальчики тоже плакали. Елена прижалась к перилам. Она не
могла оторваться от этого зрелища, хотя оно было одним из самых ужасных в ее
жизни.
Встала Френсис Дисетур, еще более бледная, чем обычно.
— Она была необычно добра ко мне… она разрешила мне обедать
с собой… — сказала она хрипло.
Бред, подумала Елена. Я с тобой любезничала только потому,
что мне нужна была информация о Стефане. Так она думала обо всех, кто выходил
говорить, потому что никто не мог найти слова, способные растопить ее сердце.
— Я всегда восхищалась ею…
— Она была примером для подражания…
— Одна из моих любимых учениц…
Елена вся подобралась, когда встала Мередит. Она не знала,
сможет ли это выдержать. Но темненькая девушка была одной из тех немногих, кто
не плакал, хотя лицо у нее было очень грустным и напоминало выражение лица
статуи Онории Фелл.
— Когда я думаю про Елену, я вспоминаю, как нам было хорошо
вместе, — она говорила тихо и, как обычно, держала себя в руках. — Елена всегда
что-нибудь придумывала, она могла превратить самое нудное занятие в веселое. Я
никогда ей об этом не говорила, а жаль. Я бы хотела сказать ей об этом. Если бы
Елена могла меня сейчас слышать, — Мередит оглядела церковь и глубоко вдохнула,
чтобы успокоиться, — если бы она могла меня слышать, я бы сказала ей, как много
значило для меня наше общение, и как мне их не хватает — наших вечеров по
четвергам, когда мы сидели в ее комнате, готовясь к занятиям. Я бы хотела
посидеть с ней еще раз, — Мередит еще раз глубоко вдохнула и покачала головой,
— но я знаю, что такого больше никогда не будет, и от этого очень больно.
Еленину жалость как рукой сняло, наоборот, ее взбесило то,
что Мередит несла какую-то чушь.
Вообще-то мы готовились к занятиям не по четвергам, а по
средам, и не в моей комнате, а в твоей, и это было совсем не весело, а в конце
концов нам обеим вообще осточертело!
Вдруг у нее бешено заколотилось сердце. Маска, которую
надела на себя Мередит, была предназначена для того, чтобы скрыть внутреннее
напряжение. Мередит пыталась что-то передать именно ей и ждала, что Елена поймет.
А значит, она ждала, что Елена ее как минимум услышит.
Мередит знала. Неужели Стефан ей сказал? Елена окинула
взглядом ряды сидящих, понимая, что Стефана среди них не было. И Мэтта тоже.
Нет, не похоже, что Стефан рассказал все Мередит. Неужели Мередит придумала бы
такой хитроумный способ передать ей сообщение, если бы знала что-то? Потом
Елена вспомнила, как на нее смотрела Мередит в ту ночь, когда они спасли
Стефана из колодца, когда Елена попросила оставить их одних. Она вспомнила, как
ее изучали цепкие черные глаза, впервые за несколько месяцев, и как Мередит
становилась тихой и задумчивой, когда у Елены возникали какие-нибудь странные
просьбы.
Мередит тогда догадалась. Вопрос был в том, насколько ее
догадки были близки к истине.
На кафедру, заливаясь слезами, поднималась Бонни. Это было
неожиданно: если Мередит знала, почему она не сказала ей? Возможно, у Мередит
не было доказательств, и она не хотела обнадеживать подругу.
Речь Бонни была настолько же эмоциональной, насколько
собранной была речь Мередит. Она постоянно замолкала и вытирала глаза. В конце
концов, преподобный Бетеа не выдержал и дал ей платок.
Бонни поблагодарила, вытерла слезы и запрокинула голову,
чтобы успокоиться. В это время Елена увидела то, что никому другому видно не
было: она увидела лицо Бонни, без единой кровинки и без единой эмоции, но не
как у человека, собирающегося упасть в обморок, а… как-то очень знакомо
бледное.
У Елены мурашки пробежали вдоль позвоночника. Не здесь.
Господи, только не здесь.
Но процесс уже начался. Подбородок Бонни опустился, взгляд
устремился под ноги. Казалось, она не видела никого вокруг. И голос был не ее.
— Никто не есть то, чем кажется. Помните. Никто не есть то,
чем кажется.
Потом она застыла, глядя прямо перед собой остекленевшими
глазами.
Люди стали переглядываться и тревожно шептаться.
— Помните… никто не есть то, чем кажется….
