Он снова взглянул на часы: было без двадцати четырех минут два. Сейчас, по его расчетам, полицейские уже, наверно, ушли из ломбарда, решив, что это была ложная тревога. Они, конечно, позвонят мистеру Эскобару на дачу, чтобы сказать ему, что, кажется, все в порядке, и посоветовать, чтобы, когда он в понедельник вернется в город, он сообщил им, не пропало ли что-нибудь. Но задолго до этого Фицджералд снова положит свой подержанный кожаный футляр в витрину. В понедельник утром Эскобар сообщит, что пропали лишь небольшие пакетики неграненых изумрудов, которые забрали полицейские, когда уходили из ломбарда. Сколько времени понадобится, чтобы он обнаружил, что пропало еще кое-что? День? Неделя? Месяц? Фицджералд заранее решил оставить еще одну улику, чтобы помочь ускорить процесс расследования.
Фицджералд снял пиджак, повесил его на спинку стула и взял с прикроватного столика пульт дистанционного управления. Он включил первую программу и сел на диван перед телевизором. На экране появилось лицо Рикардо Гусмана.
Фицджералд знал, что в апреле будущего года Гусману исполнится пятьдесят лет, но — при росте шесть футов и один дюйм, шапке густых черных волос и стройной фигуре — его поклонники поверили б ему, если бы он сказал, что ему еще нет сорока. В конце концов, мало кто из колумбийцев ожидал, что политики будут говорить им правду — особенно о своем возрасте.
Рикардо Гусман, считавшийся наиболее вероятным победителем на предстоящих президентских выборах, был главой концерна «Кали», который распоряжался тремя четвертями кокаина, поступавшего в Нью-Йорк, и зарабатывал на этом более миллиарда долларов в год. Эти сведения Фицджералд выяснил отнюдь не из одной из трех общенациональных колумбийских газет — может быть, потому, что поставки газетной бумаги контролировал сам Гусман.
— Первое, что я сделаю, если буду выбран президентом, — это национализирую все компании, в которых американцы имеют контрольный пакет.
Перед ступеньками здания Конгресса на площади Боливара собралась небольшая толпа, которая шумно приветствовала это заявление. Советники Гусмана не раз и не два говорили ему, что произносить речь в день матча — это пустая трата времени, но он их не послушался, решив, что миллионы телезрителей хотя бы на момент наткнутся на него, когда будут переключать каналы в поисках футбола. Через час они удивятся, увидев, как он придет на стадион, заполненный до отказа. Футбол Гусмана не интересовал, но он знал, что его появление на стадионе за минуту до того, как футболисты колумбийской команды выйдут на поле, отвлечет внимание толпы от вице-президента Антонио Эрреры — его главного соперника на выборах. Эррера будет сидеть в ложе для важных персон, а Гусман — среди толпы позади ворот. Он хотел показать, что он — человек из народа.
Фицджералд счел, что до конца речи остается минут пять-шесть. Он уже слушал речи Гусмана раз десять: в залах, заполненных толпой, в полупустых барах, на улице, даже на автовокзале, где кандидат обратился к местным гражданам с открытой задней площадки автобуса. Фицджералд взял с кровати кожаный футляр и положил его себе на колени.
— Антонио Эррера — не либеральный кандидат, — шипел Гусман. — Он — кандидат американцев. Он всего лишь кукла чревовещателя, каждая его речь написана для него в Овальном кабинете Белого дома.
Толпа зааплодировала и разразилась одобрительными возгласами.
«Осталось пять минут», — подумал Фицджералд. Он открыл футляр и посмотрел на винтовку «Ремингтон-700», которую он раньше выпустил из своего поля зрения лишь на несколько часов.
— Как смеют американцы рассчитывать, что мы всегда будем делать только то, что им выгодно? — продолжал Гусман. — Только потому, что у них в руках всемогущий бог — доллар? К чертям всемогущий доллар!
Толпа еще громче зааплодировала, когда Гусман вытащил из кармана долларовую бумажку и разорвал на куски изображение Джорджа Вашингтона.
— Я могу обещать вам только одно… — продолжал Гусман, бросая мелкие обрывки доллара в толпу, как конфетти.
— Бог — не американец… — прошептал Фицджералд.
— Бог — не американец! — провозгласил Гусман.
Фицджералд осторожно вынул из футляра ложе из стеклопластика.
— Через две недели голос граждан Колумбии будет слышен всему миру! — крикнул Гусман.
— Четыре минуты, — пробормотал Фицджералд, глядя на экран и подражая улыбке Гусмана. Он вынул ствол из нержавеющей стали и прочно привинтил его к ложу.
— Когда в мире будут проводиться совещания на высшем уровне, Колумбия будет сидеть за столом переговоров, а не читать о них в газетах на следующий день. Через год я заставлю американцев перестать третировать нас как страну Третьего мира, они будут обращаться с нами как с равными.
Толпа заревела. Фицджералд взял оптический прицел «Леопольд-10» и ввинтил его в две крошечные нарезки на верхушке ствола.
— Через сто дней вы увидите в нашей стране такие перемены, какие Эррера не считал бы возможными и через сто лет. Ибо когда я стану вашим президентом…
Фицджералд медленно положил ствол винтовки себе на плечо. Это был старый друг. Естественно: каждая запчасть была изготовлена по его точным техническим условиям.
Он направил оптический прицел на экран телевизора и навел мелкие точки чуть повыше сердца Гусмана.
— Покончить с инфляцией…
Три минуты.
— Уничтожить безработицу…
Фицджералд вздохнул.
— И, значит, победить бедность.
Фицджералд считал: «Три… два… один…», потом мягко нажал курок. Щелчок был едва слышен, его заглушил рев толпы.
Фицджералд опустил винтовку, поднялся с дивана и отложил пустой футляр. Осталось еще девяносто секунд до того, как Гусман начнет свое ритуальное обличение президента Лоуренса.
Фицджералд вынул из карманчика в крышке футляра одну пулю со срезанной головкой. Он согнул ложу и вложил пулю в патронник, а затем резким движением вверх закрыл ствол.
— Для жителей Колумбии это будет последний шанс подвести черту под катастрофическими неудачами прошлого, — прокричал Гусман, с каждым словом повышая голос. — Так что мы должны быть уверены в одном…
— Одна минута, — пробормотал Фицджералд. Он мог бы слово в слово повторить последние шестьдесят секунд речи Гусмана. Он отвернулся от телевизора и медленно прошел через комнату к французскому окну.
— …что мы не упустим этой счастливой возможности…
Фицджералд отодвинул кружевную занавеску, мешавшую видеть окружающий мир, и посмотрел на северную сторону площади Боливара, где кандидат в президенты стоял на верхней ступени здания Конгресса, глядя вниз на толпу. Он собирался нанести свой завершающий удар.
Фицджералд терпеливо ждал. Никогда не следует быть на виду дольше, чем необходимо.
— Viva la Colombia! — крикнул Гусман.
— Viva la Colombia! — истошно завопили слушатели, хотя многие из них были всего лишь наемные подхалимы, стратегически размещенные среди толпы.
