Я, должно быть, повторил про себя эти слова не меньше сотни раз, но так и не смог понять их смысл. Неделей позднее доктор подтвердил в своем отчете коронеру, что Кэти не была беременна, и исключил всякую возможность выкидыша. Я вновь и вновь возвращался к этим словам. Был ли в них какой-то скрытый от меня смысл, и смогу ли я когда-нибудь понять его последнее послание?
«И ныне чего ожидать мне, Господи? Надежда моя на тебя».
Следователь позднее обнаружил за каминной решеткой какое-то сгоревшее письмо, разобрать которое было совершенно невозможно. Затем мне показали конверт, в котором, по мнению полиции, ранее находилось письмо, и спросили, не смогу ли я узнать почерк. Присмотревшись к тонким и резким линиям, которыми были выведены слова «д-ру Дэниелу Трумперу», я ответил: «Нет», — сказав тем самым неправду.
Письмо было доставлено лично, как сообщил мне детектив, где-то перед полуднем мужчиной с рыжими усами и в твидовом пиджаке. Это все, что запомнил видевший его студент, если не считать того, что он, похоже, хорошо знал, куда идет.
Я спрашивал себя, о чем таком могла написать зловредная старуха Дэниелу, что он покончил с жизнью. Даже если Дэниел узнал, что его отцом был Гай Трентам, то этого было бы недостаточно для принятия такого решения, тем более что он уже встречался с миссис Трентам и пришел с ней к соглашению года три назад.
Полиция нашла еще одно письмо на столе Дэниела. Оно было от ректора Королевского колледжа в Лондоне и содержало официальное предложение возглавить у них кафедру математики.
«И не будет мне утешения…»
Из морга я поехал в адденбрукскую больницу, где мне позволили провести некоторое время у постели Кэти. Хотя глаза ее были открыты, она совершенно не узнала меня и целый час, пока я стоял рядом, не мигая смотрела в потолок, никак не реагируя на мое присутствие. Когда я понял, что помочь ей ничем невозможно, я тихо покинул палату. Старший психиатр, доктор Стивен Аткинз, поспешно вышел из своего кабинета и попросил уделить ему минуту.
Маленький подвижный доктор в прекрасно скроенном костюме и галстуке-бабочке объяснил, что у Кэти психогенная потеря памяти, известная еще как истерическая амнезия, и что потребуется какое-то время, прежде чем он сможет оценить возможные сроки выздоровления. Я поблагодарил его и, сказав, что буду постоянно поддерживать с ним связь, медленно двинулся в Лондон.
«Не оставляй меня, о помощник беспомощных…»
Дафни ждала меня в моем кабинете, несмотря на поздний час. Поблагодарив ее за бесконечную доброту, я сказал, что должен сам сообщить Бекки о случившемся. Одному Богу известно, как мне удалось сделать это, не упомянув о пурпурном конверте с красноречивым почерком на нем, но удалось. Расскажи я Бекки все как есть, она бы немедленно бросилась на Честер-сквер и собственноручно убила старуху, и я бы, наверное, помог ей в этом.
Его хоронили на университетском кладбище. Священник, которому, должно быть, не однажды приходилось исполнять эту скорбную обязанность, трижды прерывал службу, чтобы взять себя в руки.
«В жизни и в смерти, о Боже, не покидай меня…»
Бекки и я ездили в Адденбрук всю неделю, но каждый раз слышали от доктора Аткинза, что состояние Кэти остается без изменений и что речь к ней еще не вернулась. Тем не менее одна только мысль о том, что она лежит там в одиночестве и нуждается в нашем участии, заставляла нас отвлекаться от своего горя.
В пятницу вечером, когда мы вернулись в Лондон, у дверей моего кабинета нервно расхаживал Артур Селвин.
— Кто-то взломал замок и проник в квартиру Кэти, — выпалил он, когда я еще не успел раскрыть рот.
— Но что там можно было взять?
— У полиции тоже нет на этот счет никаких предположений. Похоже, что все на месте.
К загадке о том, что могла написать Дэниелу миссис Трентам, прибавилась тайна, связанная со взломом квартиры Кэти. Осмотрев маленькую комнатку собственными глазами, я ни на йоту не приблизился к разгадке.
Бекки и я продолжали ездить в Кембридж через день, и только в середине третьей недели Кэти наконец заговорила, с трудом начиная свою речь, а начав, уже была не в силах сдержать поток слов и судорожно хваталась за мою руку. Затем она внезапно замолкала и впадала в забытье, во время которого иногда прикладывала указательный палец к большому у себя под подбородком.
Этот жест казался загадочным даже доктору Аткинзу.
С этого времени доктор начал вести с Кэти долгие беседы и даже играл с ней в слова, чтобы разбудить ее память. Через некоторое время он пришел к выводу, что из памяти у нее исчезло все, связанное с Дэниелом и ее прежней жизнью в Австралии.
— В подобных случаях это происходит довольно часто, — заверил он нас.
— Следует ли мне связаться с ее бывшим руководителем в Мельбурнском университете? Или даже поговорить с работниками отеля «Мелроз», чтобы выяснить, смогут ли они пролить какой-нибудь свет на все случившееся?
— Нет, — сказал он, поправляя галстук-бабочку. — Не давите на нее так сильно и приготовьтесь к тому, что она будет находиться в этом состоянии еще довольно долго.
Я кивнул, соглашаясь с ним.
— Не давите, — повторил он свое любимое выражение. — И помните, что у вашей жены тоже может оказаться нечто подобное с памятью.
Через семь недель нам разрешили забрать Кэти к себе на Итон-сквер, где Бекки приготовила комнату для нее. Я к тому времени уже перевез все вещи из маленькой квартирки Кэти, по-прежнему не зная, пропало ли что-нибудь из них после того, как там побывал взломщик.
Бекки аккуратно разместила ее одежду в шкафу и постаралась придать комнате жилой вид. Еще до того я снял акварель с видом Кембриджа со стены над столом Дэниела и повесил ее на лестнице между картинами Курбе и Сислея. Тем не менее, когда Кэти первый раз поднималась по лестнице в свою комнату, в ее взгляде не отразилось даже тени того, что она узнала свою картину.
Я опять поинтересовался у доктора Аткинза, не настала ли пора написать в университет Мельбурна и попытаться выяснить прошлое Кэти, но он по-прежнему был против такого шага, сказав, что подобная информация должна поступить только от нее и только тогда, когда она сама почувствует себя в состоянии сделать это, а не под каким-либо давлением извне.
— А как много потребуется времени, по вашему мнению, чтобы ее память полностью восстановилась?
— Где-то от четырнадцати дней и до четырнадцати лет, как показывает мой опыт.
В моей памяти отложилось, как, поднявшись в тот вечер в комнату Кэти, я сидел у кровати и держал ее руку в своей. Щеки ее понемногу начинали обретать свой прежний румянец. Она улыбнулась и впервые поинтересовалась успехами моего «грандиозного лотка».
— Мы заявили рекордный доход, — сказал я. — Но гораздо важнее то, что все ждут вашего возвращения в 1-й магазин.
Она задумалась на какое-то время, а затем тихо сказала:
