– Здравый смысл, Язычник, – сказала Гвиневра шепотом, – только одна сторона дела. – И я уверена: мы можем найти другую.
Он вскочил со скамьи, одним движением обогнув стол, и его руки обвились вокруг ее талии. Он заставил ее подняться и отвел волосы от лица. На еще влажных волосах заиграли медные отблески огня; волосы ее упали шелковой завесой на шею и плечи, обрамляя нежное и лишающее разума прекрасное лицо. Их губы оказались в дюйме друг от друга, и Гриффин ощущал каждый ее трепетный вздох.
– Прости меня, Господи, – пробормотал он, и губы их слились в жадном ненасытном поцелуе, требовательном и лишенном нежности.
Он захватил в кулак ее волосы с яростной и жадной страстью и отвел их ото лба, собрав на затылке. Когда Гвиневра откинула голову назад и он ртом поймал ее стон, это чуть не сломило его.
Гвин сознавала только одно: ее жизнь изменилась отныне навсегда.
Его руки сжимали ее в объятиях. Он заставил ее отклониться назад, и язык его вторгся в ее рот, исследуя все его потаенные уголки и выпуская на свободу неизведанные ощущения, о существовании которых она не подозревала, – горячее желание запульсировало в ней.
Он толкнул ее назад, и когда ее ягодицы оказались прижатыми к столу, встал между ее коленями. Мускулы на его бедрах напряглись и заиграли, он поднял ее, оторвал от пола и заставил опуститься на столешницу.
Его тело было стеной из огня и мускулов, и ткань гобелена не могла надолго отдалить ее от него. Его отвердевшая восставшая плоть пульсировала совсем рядом с тем местом в ее теле, откуда распространялось трепетное и жадное желание, волной накатившее на нее.
Никогда прежде она не ощущала жара там, где чувствовала его сейчас, будто вся кровь ее закипела, а плоть между ног запульсировала. Он ласкал ее сквозь ткань гобелена, будто это была ее кожа, соблазняя, обольщая, высвобождая ее желание, начинавшее завладевать ее телом с такой непоколебимой и захватывающей уверенностью, будто оно действовало по собственной воле. В этот момент раздался громкий стук в дверь.
Кто-то неистово молотил кулаками. Он оторвался от ее губ.
– Оставьте нас! – зарычал Гриффин, но дверь широко распахнулась, прежде чем он успел что-нибудь добавить.
– Язычник! – закричал Александр, вбегая в комнату. – Есть новости!
Гриффин стремительно обернулся. Тело его оставалось рядом с телом Рейвен, а рука бессознательно рванулась к отсутствующему мечу.
Александр остановился, будто прирос к полу.
– Есть новости, – повторил он спокойнее и будто нерешительно, стараясь ничего не видеть вокруг.
Гриффин кивнул, но слова его, прозвучавшие едва слышно, таили смертельную угрозу:
– Уйди! Сейчас же!
– Милорд. – Александр склонил голову в поклоне и вышел.
– Мне хочется умереть, – сказала Гвин тихо.
– Нет. Виноват я.
– Ты мне говорил, – настаивала она. – Ты меня предупреждал.
Он потер подбородок и глубоко вздохнул.
– Я же знал, что ты не станешь слушать. Мне надо было уйти.
Ее рука на мгновение коснулась его плеча и тут же опустилась.
– Я знала, что это случится.
Ее лицо вспыхнуло.
– Хочу сказать, не знала, но… прошу прощения… Я буду в дальнейшем хорошей.
Ощутив некоторое облегчение оттого, что теперь они могут говорить, а не сжимать друг друга в объятиях, он скептически посмотрел на нее.
– Это значит, что ты будешь покорной?
В уголках ее губ появилась улыбка.
– Думаю, едва ли, но не теряй надежду, – заметила она сухо.
Он усмехнулся:
– Мистрис, если ты когда-нибудь станешь покорной, пусть Господь смилуется над нашими душами.
– Уж конечно, Господь пощадит язычника.
– Уж конечно, Господь проклянет меня за то, что я собирался совершить.
– Но я не стану тебя проклинать.
Право же, она совершенство, отважная духом, с умными глазами и телом обольстительницы. Но не предназначенная для него. Он повернулся и вышел из комнаты.
Глава 16
Александр ожидал его в узком коридоре. Гриффин ничего не сказал, когда закрыл за собой дверь и направился в зал. Александр старался идти с ним в ногу.
– Ты стоял под дверью?
– Я не стоял. Я был внизу и занимался дел’Ами.
Гриффин бросил на него взгляд искоса, пока они спускались по лестнице.
– Дел’Ами? Звучит серьезно. Я не ожидал этого от тебя, Алекс.
– Мне следовало бы это знать.
– Так чем ты был занят?
– Делал то, что делаем мы все, стараясь изыскать возможность искупления или мести, – ответил Александр, когда они уже входили в зал, где собрались остальные.
Его люди снова сидели узким кругом вокруг жаровни, старясь согреться и уберечься от промозглой сырости, проникавшей снаружи. Буря сотрясала стены. Ветер выл, потом смолкал, мгновенно потеряв силу. На столе бешено металось пламя свечи – вытягивалось вверх и вздымалось к потолку, потом опускалось к фитилю и обнимало его, становясь толстым и широким, будто пыталось согреться собственным теплом.
Гриффин сел на скамью в круг людей, скрытых тенями. Все они молча смотрели на него, и эта молчаливость казалась странной. Гриффин оглядел их, переводя взгляд с одного лица на другое.
– Искупление или месть, – сказал он, обращаясь к Александру. – Почему у меня такое чувство, что сегодня ночью вы ожидаете того и другого от меня?
– Есть новости.
– Какие?
– Жонесс де л’Ами умер.
Он поднял кружку и плеснул в нее эля. Его пальцы, стиснувшие кружку, побелели.
– Когда?
– Две недели назад. Они старались замолчать это.
– Кто это «они»? – спросил он бесстрастно.
Человек, бывший средоточием его молчаливой ненависти в течение последних восемнадцати лет, мертв? Человек, предавший его отца, пренебрегший клятвой, укравший дом Гриффина, разбивший его сердце, мертв? И умер не от его руки?
– Те, кто ему наследует.
– Наследует? Его сын умер много лет назад.
– Но дочь осталась.
Гриффин уставился на пламя.
– Я забыл. Как ее имя?
– Гвиневра.
Он вошел в спальню и смотрел, как она спит. Ее волосы струились по подушке, как темный экзотический шелк. Лицо было наполовину скрыто, а потрясающей красоты тело вытянулось под меховыми одеял’Ами.
Семя де л’Ами. Его отродье.
Господь жесток. Жонесс де л’Ами был опаснейшим из врагов и ближайшим из друзей. Однажды он спас жизнь отцу Гриффина в самом сердце Палестины. Он был тем человеком, которого Гриффин когда-то считал близким к звездам на небесах.
