Он покачал головой:
– Каждый барон и рыцарь понимает, что покончить с междоусобицами можно, только посадив на трон Генриха. Это не тайна, просто вопрос времени. Папа не короновал бы принца Эсташа, даже если бы тот остался в живых. Впрочем, теперь это не имеет значения.
Гвин почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, но он, кажется, не заметил этого.
– Стефан добр и галантен, – сумела она процедить сквозь стиснутые зубы.
– Галантный или нет, но он бездарность. И украл корону. Не забывай об этом, миледи. Он поклялся уважать право Матильды на престол, а затем стащил корону, как только она отвернулась. И как это сочетается с твоими представлениями о галантности?
– Лучше, чем с моими представлениями о тебе.
Он улыбнулся, и в изгибе его губ она усмотрела, нечто опасное.
И в груди у нее над сердцем что-то шевельнулось, и она ощутила томление. Она желала его. Желала этой улыбки, обращенной к ней и для нее.
Как такое было возможно?
Чтобы лорд Гриффин был наверху, а принц Эсташ внизу? Это была семья, которую ее отец ненавидел, враг, которому король заставил ее противостоять и поклясться в этом. Она могла представить свое ужасное будущее, забрезжившее вдруг перед глазами, будто отражение в пруду.
Заставив себя отвести взгляд, Гвиневра снова вернулась к окну.
– Меня утомляет эта пикировка. Что ты хочешь знать?
– Об обороне. Сколько у тебя людей?
– Из двенадцати состоит гарнизон и, возможно, сотни две в близлежащих деревнях и городке. – Голос ее сорвался: – Не считая погибших.
Его тихий голос проник сквозь охватившую ее боль:
– Они не будут забыты.
– Тобой? – спросила она с горьким смехом.
– Тобой.
Гвиневра подняла голову и с удивлением заметила, что он снова оказался рядом. Так близко, что она могла расслышать его дыхание:
– Возможно, тебя удивит, как уважительно я отношусь к тем, кто проявляет верность.
Его квадратный подбородок был слегка выдвинут вперед, и это вызвало у нее неуместное сейчас чувственное ощущение, что он сжимает ее в объятиях. И его надменность, столь шедшая ему, не была для нее неожиданной.
– Что еще ты хочешь знать? – спросила она холодно и отрывисто.
– О сенешале.
– Это мой Уильям из Файв-Стрэндс.
Он скрестил руки на груди.
– Припоминаю, что ты говорила о нем. И была права.
Она бросила взгляд через плечо:
– В чем права?
– Я заметил их примерно пять.
Она прикусила губу, чтобы скрыть неконтролируемое подрагивание рта, и опустила глаза.
Надо изобразить притворную капитуляцию, сердито уговаривала она себя. Но только притворную, а не настоящую.
– А как насчет его склонностей и предпочтений? – спросил Гриффин.
– У него есть одно предпочтение – я. В этом нет сомнений. Но раз уж ты вспомнил о нем, могу сказать, что он обладает талантом к цифрам и очень хорошо выполняет свои обязанности.
– Он мне не нужен. А как насчет твоих рыцарей? Сколько их сейчас?
– В настоящий момент с десяток.
– И чего мне от них ожидать?
Она скупо улыбнулась:
– Сопротивления. Они будут сопротивляться все до единого.
Его улыбка была намного шире.
– Говоришь, все до единого?
– Что?
– Считаешь, они верны тебе все до единого?
Ее улыбка теперь казалась неуверенной:
– А тебе известно что-то другое?
– Я знаю, что все они принесли мне клятву верности.
Он помолчал, потом добавил:
– Все до единого.
От изумления ее рот широко раскрылся. В этот напряженный момент в рот ей могла залететь муха и вылететь обратно.
– Джеравиус? Фальк?
– Это высокий мускулистый малый с блестящими глазами? Любит камень и вообще архитектуру.
– Джеравиус, – едва слышно выдохнула она.
– А как насчет твоего военачальника?
Ее плечи опустились.
– Фалька?
Он оглядывал ее с головы до ног.
– Они сказали, что это ради твоего блата и безопасности. Я принял их клятву верности.
– Ради безопасности? Моей безопасности?
– Они сочли, что ты в опасности, – сказал он задумчиво, окидывая взглядом комнату с ее потертыми гобеленами и обивкой.
– Не сомневаюсь, что ты облегчил их совесть и успокоил их.
Его взгляд переместился на нее:
– А почему ты воображаешь, что тебе не грозит опасность?
Ее невольно охватил страх, и она содрогнулась, но гневный взгляд, которым она его окинула, должен был сбить с него спесь. Однако она не преуспела.
– А я в опасности? – смогла она все-таки спросить.
– Что я говорил тебе прежде?
– Когда прежде?
– Ну, в гостинице по дороге из Лондона.
Она окинула его проницательным взглядом:
– Это не было гостиницей.
Его взгляд пропутешествовал по ее корсажу, потом спустился вниз, на юбки, и снова вернулся к лицу.
– Что я тогда сказал тебе, Гвиневра?
Ей потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя. Она с трудом сглотнула. Господи! Он говорил ей тысячу опасных и соблазнительных вещей, чувственных, касающихся плоти.
– Ты… ты говорил много разного.
Она рассеянно сделала жест, обращенный к его поясу:
– Но ведь тогда ты не был одет как воин и к боку твоему не был прицеплен меч.
Его руки задвигались, он отстегнул пояс. Тот со звоном упал на пол вместе с мечом, кинжалом и саблей в потертых и поцарапанных кожаных ножнах. Но даже неподвижный, безмолвный и без оружия он казался опасным. Опасность распространялась от него, накатывала волнами.
– Нет, я снова спрашиваю, Гвиневра. Что я сказал тебе?
Она почувствовала, как холодный пот стекает по животу. А взгляд ее был прикован к оружию на полу.
– Ты сказал, что мне нечего бояться тебя.
– И это так.
– А как же мои люди? – спросила Гвин, отступая и спотыкаясь о кайму своего платья. Она выпрямилась и оказалась прижатой к стене. – Должно быть, они считают, что им есть чего бояться. Что ты сказал Джерву и Фальку?
– Лишь то, что я вернулся домой. И что ждет тех, кто будет мне противостоять.
