– Господи, Язычник! Ты с таким же успехом мог выцарапать им глаза.
– Глаза у них слегка округлились.
Ее брови разгладились.
– Они добрые люди, верные и значат для меня все на свете. Если ты им угрожал…
Он сделал шаг к ней. От его тела веяло жаром. Ее же охватил озноб, будто в приступе лихорадки. Потом он ударил ладонью по стене возле ее головы. Она дернулась, будто пробудившись, полная внимания.
– Я им не угрожал, леди.
Его другая рука легла на стену, и Гвин оказалась между его раздвинутыми руками.
– Я повторю тебе то, что сказал им. Этот замок мой, и ты моя, как все и всё, что находится в замке. Если станешь противодействовать мне, то потерпишь поражение.
– Ты смеешь мне угрожать?
Он смотрел на нее холодно поблескивающими глазами.
– Ты не видела ничего из того, что я делал и могу делать, леди, как не видела того, что я потерял. Моя роль здесь очевидна. А ты как сноп пшеницы в большом пшеничном поле. Не более. И я тебе не угрожал, – добавил он, понизив голос. – Я только объяснил свою позицию.
– Слишком хорошо, милорд, – ответила она холодным и ясным голосом. – А теперь послушай меня. Я не обнажала меча в битве. Поэтому считай, что я не сражалась. Ты можешь раздавить меня как букашку, но предупреждаю: я способна ужалить, и в моем жале есть яд, какого ты не встречал за все долгие годы в Нормандии.
Она поднырнула под его руку и, спотыкаясь, сделала несколько шагов в сторону. Сноп пшеницы? Так вот что значил Лондон? Внезапно у нее возникло такое ощущение, будто она выпила слишком много вина и сейчас ей станет дурно.
Он невозмутимо наблюдал за ней.
– Я не забыл, что такое английское предательство, леди. И еще долго буду об этом помнить.
– Ты имеешь в виду моего отца? – кинула она ему в лицо.
– Я имею в виду твоего отца. И тебя.
– Меня? – выкрикнула она. – Меня? А как насчет тебя самого?
– Меня самого? – Его изумление выглядело почти комично. – Как это?
Она вскинула руки вверх:
– Или, может быть, армии, которая шла впереди тебя?
– Чтобы получить назад мой дом, леди, – возразил он тихо и спокойно, – я готов был управлять хоть адской колесницей.
– Вот этому я готова поверить. – Она презрительно дернула плечами. – Ради себя и своих целей ты готов делать такое, на что мы не способны. Остальные для тебя ничего не значат, и пусть они горят в аду. Знаешь что, Язычник, – сказала она, и в голосе ее было столько чувства, что он прерывался. – Сколько бы ты ни угрожал мне, ты не запугаешь меня. Я не склонюсь.
В уголках его губ заиграла хищная улыбка:
– Однажды ты все-таки склонилась. Ради меня.
Ей показалось, что она сейчас умрет от стыда. Задыхаясь от ужаса, издав придушенный всхлип, она отпрянула и выпрямилась.
– Ты знал меня всего одну ночь. Не стоит путать это с настоящим знанием. Ты не знаешь меня настоящей.
Его бровь высокомерно изогнулась:
– Теперь я знаю тебя.
– Ничего ты не ведаешь. Ты дитя, притворяющееся взрослым мужчиной. Ты завоевываешь все подряд, ты сражаешься за земли, которые не нужны женщинам и детям, ты оставляешь после себя сожженную землю, безутешных вдов и детей, лишившихся отцов. Послушай, Язычник, мои слова, пока я пытаюсь объяснить тебе свою позицию: я не собираюсь просить тебя о милосердии, которое позволит мне бродить по заднему двору, поднимая юбки, чтобы не замарать их. Это и мой дом тоже.
– Право, когда ты впадаешь в такую ярость, было бы милосердием задрать тебе юбки и всыпать как следует.
– Тогда, милорд, можешь ожидать, что с этого момента я не буду впадать в такую ярость, чтобы у тебя не было повода проявлять ко мне подобное милосердие.
Он двинулся к ней и снова оказался рядом, возвышаясь над ней как башня. Его голос заставил ее вздрогнуть и поднять голову. Его челюсти были сжаты, темно-серые глаза посветлели от ярости и казались ледяными. Он едва сдерживал себя, и тут она испытала настоящий страх.
– Подумай об этом, отродье де л’Ами, – проскрежетал он. – Мое милосердие – сейчас твое единственное спасение.
Ее лицо оказалось в нескольких дюймах от него, а грудь еще ближе к нему, и она полыхала жаром, и этот жар окутывал ее как одеяло.
Он повернулся на каблуках, поднял с пола свое оружие и вышел, хлопнув дверью. Она осталась стоять посередине комнаты, нетвердо держась на ногах.
Боже милостивый, отдать себя в его полную власть? В то время как наследник трона будет оставаться внизу?
А что случится, если он обнаружит это и поймет, что она хранила верность прежней власти?
Она представила свою шею в петле, свисающей с ветви дерева.
И упала на кровать, прижимая руку к бурно бьющемуся сердцу.
Глава 6
Гриффин направился к двери в поисках Александра и чуть не налетел на Эдмунда, своего оруженосца, уже напоившего и выгулявшего Нуара и теперь готового следовать по пятам за хозяином. Гриффин остановился и положил руку мальчику на плечо.
– Твоя задача, Эдмунд, – леди Гвиневра.
Мальчик рьяно кивнул в ответ.
– Она не должна скрываться в своей комнате. Ей следует спуститься вниз и подписать бумаги о передаче имущества. И она должна присутствовать на трапезе. Если пожелает, может сама растолочь целебные травы. Позаботься об этом, Эдмунд.
– Милорд, а если она пожелает исповедаться? – спросил оруженосец, потому что каждый обитатель замка это делал после капитуляции. Эдмунд в свои тринадцать лет знал, что всегда оставалось много грехов, требующих отпущения.
– Беру это на себя. Ты только позаботься о том, чтобы она явилась на вечернюю молитву.
– Да, милорд.
Александр стоял во дворе замка в потоках солнца. Жаркий пот обжигал кожу, но для него давным-давно, целую вечность назад, были привычны жаркие ветры, выжженная разгневанная земля, отказывающаяся подарить хоть какую-нибудь зелень или плоды жадным ордам крестоносцев, попиравшим ее копытами своих коней.
Он это одобрял. Пусть бы земля лишила их всего. Люди слишком мелки, чтобы хранить величие. Даже Гриффин пока что только на один шаг приблизился к свершению своей судьбы.
Солнце жгло спину и затылок Александра. Он расстегнул кольчугу и медленно стянул через голову. Его сильные мускулы обрели скульптурную выпуклость за годы упражнений не только с мечом, но и с копьем, луком и ножом. Но теперь, в этой жаре, в момент прибытия в замок, доспехи казались ему тяжелыми как свинец.
Он сбросил их. Острые металлические кольца зацепились за гамбизон, теплую стеганую куртку, которую он носил под кольчугой.
