– Тогда у меня не было причины много пить.
Она закрыла рот, но окрашенная вином улыбка все еще оставалась на ее губах. Потом присела на край кровати, и теперь сидела, скромно сложив руки на коленях.
– Причина у тебя была, – возразил он сухо.
– Ну, может быть, и так.
Она фыркнула и посмотрела в окно.
Он смотрел на ее тонкий изящный профиль и непокорные локоны, шаловливо вьющиеся по спине, и вспоминал о том, как всего двенадцать месяцев назад его руки обвивали ее бедра и спускались ниже.
– Мне понравилось то, что этот напиток сделал с тобой, – сказал он хрипло.
И от этих простых слов внутри у Гвин все оборвалось. Огонь пробежал по ее телу. Она неуверенно поднялась с кровати.
– Право, милорд, я пойду, с твоего разрешения.
Он запрокинул голову и принялся так хохотать, что слуги, сновавшие по залу этажом ниже, замерли на месте, испуганно переглядываясь.
– Ты вдруг стала очень смиренной и послушной, Гвиневра.
Он поднял брови, молча вопрошая.
– Я решила, что самое мудрое – слушаться тебя и выполнять свои обязанности.
Он ответил полуулыбкой:
– И что это значит?
На мгновение она задержала дыхание, потом ответила:
– Я буду покладистой.
Он снова рассмеялся, и на этот раз смех его был легким; Гвиневра немного успокоилась.
– Гвиневра, я видел тебя с камнем в руке, с готовым ответом на устах и с глупыми мыслями в голове, но никогда не видел покладистой.
Она скрестила руки на груди.
– Кое-кто, милорд, находит во мне бездну прекрасных качеств и склонность проявлять добрый нрав.
– И где эти кое-кто?
Он потянулся мускулистой рукой к кувшину с вином.
– Я докажу им их глупость.
Она оторвала взгляд от его согнутой в локте руки.
– А что можно сказать о тебе? Мне приходилось видеть тебя в очень скверном настроении.
С минуту он размышлял над ее словами.
– Ты права, миледи. Мы могли бы вцепиться в глотки друг другу или научиться ладить. Я предпочитаю последнее.
Она вытянула руки ладонями вверх:
– Ну вот видишь, это наше первое соглашение.
– И ни один из нас не рассыпался на куски от проявленного усилия.
– И не взорвался от ярости.
– И не выбежал с криком из комнаты.
Ее губы дрогнули:
– Не могу себе представить, чтобы ты был на это способен.
– Я говорю о тебе, Гвиневра.
И они улыбнулись друг другу.
– Это хороший знак, – заметила Гвиневра.
– Поживем – увидим.
Глава 9
Гвиневра смотрела на свадебное платье матери, в которое была одета, вспоминала свои обещания отцу, лежавшему на смертном одре, но больше всего думала о том, что ждет ее с Гриффином Соважем после того, что уже было. Гвин настолько потонула в противоречивых чувствах, что с трудом смогла выжать из себя необходимые слова.
– Я беру тебя в мужья, – пробормотала она и, опустив голову, произнесла обеты, связавшие их юридически и духовно.
Гриффин почти не слышал бормотания священника.
Когда навстречу ему по коридору, ведущему в часовню, шла зеленоглазая Гвиневра с волосами цвета воронова крыла и алыми губами, источающими пламя, ему показалось, что стены раздвинулись. Когда она вошла в часовню, высоко неся голову, увенчанную филигранной серебряной диадемой поверх черных кудрей, маленькое каменное строение будто стало шире. И голова его наполнилась греховными мыслями. Обладающая живым умом, сильная духом, умная и забавная, она имела больше достоинств, чем он мог ожидать от жены.
Нет, решил Гриффин, когда они опустились на колени, она не похожа ни на одну женщину из тех, кого он знал.
Если бы только она не предала его.
Огромный зал, как заметил Гриффин, пульсировал легкомыслием и фривольностью, чего его прекрасная невеста не одобряла, судя по тому, что сидела, опустив глаза и сжав губы. После трех часов церемонии и пира, посвященного и победе, и обручению, столы были раздвинуты и широкое пространство главного зала стало сценой всевозможных вечерних увеселительных действ.
Он распорядился дать выступить жонглерам и борцам, что они и делали под аплодисменты и крики опьяневшей и расслабившейся толпы гостей, одобрявшей такие соревнования в противовес насилию, обычному на войне.
Смех и болтовня наполнили тридцатифутовый зал. Гриффин сидел за столом, испытывая удовлетворение.
На галерее, возвышавшейся над залом, расположились музыканты, изливавшие в огромный зал потоки музыки, и чем дольше длилось веселье, тем больше гостей покачивалось в такт мелодии.
Он повернулся лицом к залу, сосредоточив внимание на столе, за которым сидели самые выдающиеся рыцари де л’Ами, выделяясь молчаливостью на фоне бурной веселости остальных. Стройный и в то же время атлетически сложенный юноша сидел в середине. Гриффин вспомнил имя молодого человека – Джеравиус. Он заметил его еще тогда, когда перед ним предстали солдаты де л’Ами. Он привлек внимание Гриффинатем, что провел рукой по ветшающей каменной стене ласкающим движением, будто гладил любимое домашнее животное.
Сегодня вечером Джеравиус не сводил глаз с Гвиневры, глядя на нее сквозь дым, и, не обращая внимания на крики и веселье, подавался вперед, чтобы лучше видеть, или откидывался назад, когда какой-нибудь солдат или борец заслонял ее от него.
Гвиневра сидела прямая и бесстрастная, безразличная ко всему окружающему, погруженная в свои мысли, и потому ничуть не мешала Гриффину наблюдать.
Он поднялся с места, надеясь, что это не слишком бросится в глаза. Но с таким же успехом он мог бы прогнать через зал стадо овец. Головы оборачивались к нему, музыка затихала, а двое рыцарей, занятые шутливой борьбой, тотчас же обратили к нему взоры, прервав свои игры.
Он окинул взглядом зал, потом кивнул гостям, давая знак продолжать веселье. Танцоры снова заплясали, музыканты начали дуть в трубы, а Гриффин спустился с хозяйского помоста и направился к Джеравиусу.
– Хорошее представление, – заметил он, остановившись возле стола, где сидели рыцари де л’Ами.
– Да, – ответил Джеравиус с опаской, поднимаясь на ноги. – Да, милорд.
– Леди Гвиневра многое потеряла нынче днем, – сказал Гриффин, праздно обводя взглядом зал, прежде чем оглянуться.
Глаза Джеравиуса были вопросительно устремлены на него.
– Она хорошая женщина, милорд, и заслуживает счастья.
– Которое я намерен ей дать по мере сил.
