– Передай старику – меня схватили!
Тогда я вспомнил про мостик. Я оглянулся, но Сонечки там уже не было.
В это время спешившийся у царской кареты казак перешагнул через убитого товарища, протянул руку к дверце кареты. Оттуда, опершись на него, вышел Государь.
В красной фуражке, в шинели с бобровым воротником, в золотых эполетах – высок, прям, гвардейская выправка – последний красавец-царь Романовской династии.
Полковник Дворжицкий, выскочивший из саней, бросился к царю. Император, будто не замечая его, широко перекрестился.
– Ваше Величество, вы не ранены? – спросил Дворжицкий.
– Слава Богу! А вот они… – Он показал на мертвого казака и затихшего мальчика.
Государь молча пошел вдоль канала…
Было скользко на булыжной мостовой. Дневное солнце чуть растопило снег. Но сейчас солнце ушло за тучи, стало мрачно и пасмурно. Сильный холодный ветер подморозил булыжник. И Государь, высокий, грузный, поскользнулся. Дворжицкий поддержал за руку… Император выдернул руку и пошел дальше вдоль канала. Дворжицкий следовал за ним, причитая:
– Ваше Величество, окажите милость, уедемте отсюда… Злодей не один, Ваше Величество… Мерзавец кому-то кричал… Мои сани к вашим услугам.
В это время подошел кучер:
– Ваше Величество, поврежден только задок. Можем ехать…
Но ничего не ответив, Государь задумчиво постоял, потом повернулся и направился к молоденькому, бросившему бомбу, и державшим его Коху с полицейскими. Он шел по тротуару вдоль решетки. Слева от него – казак, сидевший прежде на козлах экипажа. Он был контужен и шел нетвердо. Защищая Государя, окружив его, шли четыре спешившихся конвойных казака с лошадьми в поводу. Александр был высок, и его фуражка маячила над ними…
Вся сцена с какой-то странной отчетливостью осталась в памяти. Все происходило как-то жутковато-обстоятельно, медленно. Государь подошел к молоденькому. Кох за волосы поднял его голову. Тот сидел на корточках, и царь дал знак рукой – приподнять его.
Он возвышался над маленьким парнишкой.
– Кто таков?
– Отвечать имя не намерен! – истерически, тонким голосом выкрикнул молоденький. И, будто испугавшись своей дерзости, тотчас выпалил: – Сословие – мещанин.
Государь (он грассировал сильнее обычного, и это выдавало волнение):
– Хорош! – И повторил уже с облегчением (слава Богу, и этот не дворянин!). – Хорош фрукт…
И, погрозив ему пальцем, пошел к своей карете.
– Что с Государем? – это подбежал жандармский полковник, видно, сзади не узнавший царя.
– Все слава Богу, – сказал Александр.
И я отчетливо слышал, как молоденький пробормотал угрожающе:
– Еще слава ли Богу?..
Государь также слышал это – могу показать под присягой. Он даже обернулся на его слова.
Слышал, видно, и полковник Дворжицкий, потому что посмел быть настойчивым. Он буквально взмолился:
– Ваше Величество, Христом Богом заклинаю! Извольте сесть в сани и уехать!
Но Государь, как-то странно усмехаясь, молча шел вперед. Будто ожидая чего-то…
И я бросился к нему:
– Ваше Величество… Заклинаю! Христом Богом молю! Уезжайте!
Но появившийся сбоку жандармский офицер грубо оттеснил меня от царя. Я с изумлением узнал в нем… лже-Кириллова.
Он остался стоять рядом со мной, бросив фразу, которую я потом не раз вспоминал:
– Поблагодари за спасенную жизнь!
Уже через мгновения я её понял…
Пройдя несколько метров, царь остановился, постоял, сказал:
– Хорошо, уедем. Но только прежде покажи мне место взрыва.
На лице полковника было изумление. Зачем? И на что там смотреть?! Яма – как яма, в булыжной мостовой!
Что все это значило? Испытывал судьбу? Но он же знал: не искушай Господа своего! Или… или он понял: ничего с ними не сделаешь, все будет продолжаться. Всех забрали, но они, оказывается, тут как тут! Опять обложили, опять травят, как дикого зверя… И он устал от тщетной, унизительной борьбы. Как писал несчастный Пушкин: «Давно, усталый раб, замыслил я побег…» Усталому рабу русской Власти надоела жизнь? Не знаю. До сих пор не знаю.
В это время к каналу подошел возвращавшийся с развода взвод Восьмого флотского экипажа. Они столпились вокруг, закрыв кольцом Государя. И царь, плотно окруженный взводом гвардейцев и конвойными казаками, медленно направился по скользкому булыжнику наискосок – к образовавшейся на мостовой яме. Однако не успел он сделать и трех шагов…
Молодой человек, стоявший боком у фонаря прямо перед приближавшимся царем, повернулся.
У него тоже был в руках кулечек…
– Кох! – успел крикнуть я.
Но тот уже поднял руки вверх и бросил свой кулечек в ноги Государю.
И все потонуло в грохоте…
Звук чудовищного взрыва! Меня отбросило в сторону.
Я очнулся только через несколько секунд…
Ничего не было видно. На высоте выше человеческого роста висел огромный шар беловатого дыма – снежного тумана. Кружась, он стал расходиться, опускаться…
Все, кто только что стояли, двигались, теперь лежали вокруг Государя.
И его убийца тоже… Они двое – царь и убийца – были на земле, в центре этой рассыпанной веером человеческой группы. Государь сидел на снегу, склонясь на правый бок, а за ним и правее его старался встать офицер с серебряными погонами – Дворжицкий.
Из дыма, снежного тумана донесся слабый голос Императора:
– Помоги!
Эта вторая бомба была чудовищной силы. Взрыв оказался столь силен, что на газовом фонаре исчезли все стекла и остов фонаря искривило.
Два десятка раненых и контуженных лежали у тротуара. Одним удалось подняться, другие ползали, третьи пытались выбраться из-под лежащих на них недвижных людей. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванной одежды, эполет, сабель и кровавые куски человеческого мяса.
Я сумел встать. Теперь я увидел всю картину. С головы Государя упала фуражка. Разорванная в клочья шинель свалилась с плеч. Размозженные ноги были голы, из них струями лилась кровь. Бледное лицо, и на нем кровавые ранки… Государь слабым голосом повторял бессмысленно:
– Холодно, холодно…
Один глаз его был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.
В луже крови стонал, умирая, бросивший бомбу молодой человек. Он лежал совсем недалеко от владыки полумира, Самодержца всероссийского, теперь беспомощного старика, сидевшего на окровавленной мостовой среди грязного снега.
Толпа росла, заслоняя Императора. Подбежали юнкера Павловского училища, образовавшие наконец-то цепь, закрывшую поверженного Государя… Шатаясь, стоял над умирающим царем с трудом приходивший в себя контуженный полковник Дворжицкий.
