Лже-Кириллову вместе с агентами было велено проехать по петербургским ломбардам.
Уже через день настоящий Кириллов доложил графу Шувалову о великом успехе поисков.
Шувалов велел соблюдать тайну. Но в России, как я уже писал, «все секрет и ничего не тайна». Вскоре столицу потрясла новость, которую передавали шёпотом: Никола, внук Императора Николая Первого, сын ближайшего сподвижника Государя, любимый племянник царя, оказался вором. Причем вором-богохульником, посягнувшим на святые иконы отцов!
Из Дневника Великого князя Константина Николаевича:
«12 апреля… Санкт-петербургский градоначальник генерал Трепов сообщил мне, что бриллиантовые лучи с иконы найдены заложенными в ломбард и что заложил их туда адъютант моего сына.
15 апреля… Страшная сцена допроса Николы Шуваловым (шефом жандармов) и мною… Никакого раскаяния… Ожесточение и ни одной слезы…
16 апреля… У Николы ожесточение, фанфаронство… и нераскаянность. Чистосердечные рассказы адъютанта, закладывавшего в ломбард украденные вещи, позволили восстановить картину содеянного.
Никола сознался в краже, но более ничего не объяснил.
18 апреля… Что делать с Николой? После долгих колебаний решились сперва выждать, что скажет докторское освидетельствование, и, какой бы ни был его результат, объявить Николу для публики больным душевным недугом и запереть его… и этим для публики и ограничиться. Но для самого Николы устроить заточение в виде строгого одиночного заключения с характером карательным и исправительным…
19 апреля… Вчера последовало нужное заключение врачей. По окончании конференции сказал себе: «…Как оно ни больно и ни тяжело, я могу быть отцом несчастного и сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы мое будущее невозможным».
Да! Чтобы продолжать руководить реформами, Великий князь согласился объявить любимого сына психом. При дворе было сказано, что Великий князь – душевнобольной. А шепотом добавляли, что все это проделки роковой американки. Будто бы Фанни свела бедного Николу с ума и заставила совершить кощунственную кражу.
Государь сам определил наказание для Николы – Великого князя отправили на лечение за тысячи километров от опасной для него столицы – на Урал, в Оренбург, лишив орденов и звания полковника, полученного им в походе на Хиву. (В дальнейшем до меня доходили слухи, что в ссылке он продолжил скандальные похождения, как будто мстил предавшей его семье. Сначала женился на дочери простого казачьего офицера. За сей морганатический брак его сослали еще далее – в Ташкент, в ту самую Среднюю Азию, где он когда-то воевал. Князь жил в Ташкенте царьком. Получал положенное ему огромное содержание. Деньги тратил щедро. Устраивал множество научных экспедиций, оросил голодную степь – построил канал и на скале возле него выбил литеру Н с короной!.. В Ташкете построил великолепный дворец – этакую ожившую сказку из «Тысячи и одной ночи». Был по-прежнему безумен в любви. Похитил пятнадцатилетнюю гимназистку и даже хотел с ней обвенчаться, хотя уже был женат. Но обряд был вовремя прерван появившимися родителями… Приревновав какую-то очередную пассию, велел зашить ее в мешок и бросить в канал, к счастью, ее спасли.
Мне сообщили, что он умер совсем недавно – 14 января 1918 года. Умер счастливо – от болезни и своей смертью, в отличие от большинства расстрелянных Романовых.)
А тогда, услышав решение Императора о высылке Николы, Кириллов стал очень мрачен и сказал загадочные слова:
– Ну что ж, это значит, пожертвовали Николой, чтобы оставить при себе братца-реформатора, – и добавил глухо: – Боюсь, подписали себе смертный приговор…
Скоро я узнаю, о ком и, главное, почему он так говорил.
В 1874 году случилось событие, перевернувшее мою тогдашнюю жизнь.
Ночью от апоплексического удара умерла тетушка.
Меня разбудила горничная:
– Отходит!
Бросились за священником…
Я поспешил в ее комнату. Тетка лежала в белых кружевах. Я наклонился – недвижный взгляд был бессмысленно устремлен в пространство… И тут я понял – умерла.
Отпевали… Явились древние старухи из царствования Николая Первого – фрейлины прошлой государыни. И множество пожилых дам – фрейлины Государыни нынешней. А с ними немало прехорошеньких племянниц. Во время сего печального обряда и заунывного речитатива священника я ловил их взгляды, обращенные отнюдь не на гроб, и кокетливые улыбки. Еще бы, я теперь – один из самых завидных женихов в Петербурге.
На следующий день пришел крохотный лысый человечек – теткин секретарь.
И басом, неожиданным для его жалкого тельца, прочел мне завещание. Мне принадлежали земельные владения в четырнадцати губерниях – триста сорок тысяч десятин земли, также упоминались знаменитые конезаводы орловских рысаков и еще какие-то предприятия…
Он спросил меня, оставляю ли я его по-прежнему управлять делами.
Я поинтересовался суммой дохода… Он оглянулся, будто проверяя, не слышит ли кто-нибудь, и почему-то написал мне цифры на бумажке.
От таких денег могла закружиться голова.
Я оставил его в прежней должности и велел уже к завтрашнему дню приготовить кругленькую сумму.
Вечером меня вызвал Кириллов. Сказал насмешливо:
– Соболезновать вам будут другие, а я поздравлю вас с наследством.
Я поблагодарил, поддерживая тон.
– Желаете ли вы по-прежнему помогать Отечеству?
(Пауза была долгой.)
– Ну не бойтесь, говорите правду.
Я сказал, что собираюсь развеяться, для чего вновь отправляюсь за границу. И добавил то, что мечтал сказать все это страшное время:
– Я хотел бы, Ваше Превосходительство, забыть происшедшее между нами и все наши отношения. Надеюсь, выхожу от вас в последний раз.
Он задумался – выбирал слова.
– Но вам необходимо забыть, как вы сами сказали, все, милостивый государь, иначе ваша жизнь будет в большой опасности, ведь мы-то будем помнить…
Он встал, прощаясь со мной.
Все складывалось, как ни странно, легко и удачно.
Выйдя из ненавистного учреждения, я столкнулся с Вепрянским…
Адъютант Великого князя, к моему удивлению, весело болтая, пошел меня проводить. У моего дома он вдруг быстро сказал мне:
– Когда будете уезжать, не забудьте забрать с собой все деловые бумаги. И возьмите денег побольше, они вам пригодятся.
Все это он произнес скороговоркой. После чего откланялся.
Уже в воскресенье я сидел в поезде, отправлявшемся, конечно же, в Париж – куда всегда манит русского человека жажда развлечений! Каково же было мое изумление, когда из соседнего купе вышел… все тот же адъютант Великого князя Вепрянский!
