Я был потрясен. Мне было тогда восемнадцать лет! Откуда они…
Он понял, улыбнулся.
– Беда нашего столетия – все ведут дневники. Но что еще хуже, хранят их всю жизнь… Да, мой друг, один из слуг украл ваш юношеский дневник, где вы часто мечтали о том, чтоб тетушка подохла. Думаю, решение присяжных на суде вам понятно! К тому же в дневнике есть многое о ваших разговорах с Нечаевым… Итак, за вами пятнадцать тысяч франков! Еще пять возьму, если решите исчезнуть!..
…Я вышел усталый. Это навсегда! Это хуже смерти…
– Хуже смерти, – повторял я. – Может быть, и вправду исчезнуть?..
Есть люди, которым всюду хорошо. Если вы их выбросите на льдину, на необитаемый остров, они и там все равно устроятся очень комфортно. Это такой талант – уметь жить… Я его лишен, зато Вепрянский обладал им.
– Итак, – сказал он мне, получив чек на двадцать тысяч, – вот что я вам предлагаю. На Лазурном Берегу вы оставите костюм с документами и записку родственникам о том, что уходите из этой невыносимой жизни.
– Да нет! Зачем же родственникам адресовать? Я губителю моему, господину Кириллову, адресую, с проклятиями!
– Ах как хорошо вы придумали! Именно ему, и с проклятиями… Я вам устрою несколько паспортов на разные имена. У меня тут есть человек. Естественно, за новые деньги…
Так я стал дворянином Федором Гриневым, двадцати пяти лет от роду. После чего Вепрянский помог мне ликвидировать большую часть моей земли…
Появились некие черные люди, именовавшиеся французами, но дурно говорившие по-французски. Сделка была быстрая, и только потом я узнал, сколь она была невыгодная. Хотя меня попросту обворовали, тем не менее огромнейшая сумма легла на мой счет в Лионском «кредите».
Сколько получил за это от прохвостов Вепрянский, могу только догадываться.
Но и оставшейся земли было вдоволь. Имение в Крыму, земли в Орловской, Пензенской и Киевской губерниях… Знаменитые наши конезаводы также остались за мною. Я перевел все это на чужое имя.
Последний раз мы встретились с Вепрянским в Ницце, где я совершил под его наблюдением обряд самоубийства. Записку с проклятиями погубителю составляли вдвоем.
Вепрянский, получивший в результате моих сделок серьёзную сумму, решил более не наслаждаться дымом Отечества. Сообщил со смехом: «Отправляюсь в Америку. Еще Наполеон удивлялся – почему русские так не любят жить в России?»
Мне было грустно его терять. Я понимал, что он прохвост. Но прохвост, который все мог, – только плати. Париж тогда походил на Вавилон, и Вепрянский был отлично знаком с этим Парижем. Он прекрасно освоил его в дни путешествий с Великим князем. И, стараясь забыть Отечество, я погрузился в этот омут. Я хотел дойти до предела разврата, до стенки…
Был Париж Монмартра – богемы, веселых гризеток. Париж дешевых домов терпимости, куда, как в туалет, заходят торопливые люди быстренько справить нужду… Но этот Париж я узнаю потом. А тогда Вепрянский познакомил меня с Парижем великосветских борделей. Этакие дворцы, построенные в стиле ар-нуво, где вас встречают великолепные женщины в самых изысканных туалетах с безукоризненными манерами, мужчины в смокингах – будто вы попали на дипломатический прием. Эти бордели, как объяснил Вепрянский, и посещали русские великие князья.
Там бывал однажды и Государь, до появления княгини Долгорукой.
Рангом пониже, но куда веселей, были салоны дам полусвета. Вепрянский, конечно же, был принят во многих из них. Там играли в карты и встречалось множество начинающих или вполне состоявшихся «дам с камелиями».
Я проходил у них под прозвищем «красавчик князь». Мужчины здесь зарабатывали в игорной зале, а женщины – в постелях. Трудились все… Все приходившие были титулованы… И дворецкий, нанятый на вечер, объявлял баронов, графов, князей и даже султанов… Все были украшены фантастическими титулами, лентами и не менее фантастическими орденами. Вепрянский именовался здесь князем Московским…
Фальшивые титулы и фальшивые карты. Хозяйкой одного из таких салонов была баронесса С. Как утверждали злые языки, начинала она на римской улице. Золотоволосая, с божественной фигурой…
– Думаю, нельзя безнаказанно привести Аполлона к Венере, – сказал Вепрянский, знакомя нас.
Вепрянский уезжал в воскресенье. Город был пуст – Париж отдыхал в своем Булонском лесу. Я взял фиакр и проводил его до вокзала.
– Под чьим именем вы будете жить в Нью-Йорке? Я, может быть, вам напишу.
– Изобрету еще что-нибудь вроде князя Московского. Америка – глушь, но глушь с огромными деньгами. Мой совет – езжайте туда. Здесь вам опасно…
И мы расцеловались – в конце концов, он подарил мне свободу.
…Уже входя в вагон, обернулся и хохотнул:
– Как хорош! И такие деньги… Эх, мне бы твое лицо и твои деньги – я не то что Россию, весь мир перевернул бы!
Произошло это в кафе «Ротонда», где я обедал на другой день после отъезда экс-адъютанта.
Они вошли – забавная троица.
Один – смешной носатый молодой еврей. Рядом с ним – молодая пара. И какая!.. Я его сразу узнал. Это был тот, которого я видел у Нечаева. Тогда в квартире в тусклом свете я плохо разглядел его… Сейчас же был поражен его лицом: матовое, без малейшего румянца. Волосы цвета воронова крыла и черные глаза делали его непохожим на русского: его можно было легко принять за восточного человека, всего более за кавказца. Только незадолго до его гибели я узнал всю его биографию…
Его звали Александр Баранников. Его семья мечтала, чтобы он, как его покойный отец, стал генералом. Чтобы уйти из военного Павловского училища в революцию, он сделал то же, что придумал для меня Вепрянский, – инсценировал самоубийство. Оставил на берегу реки Невки свой мундир и записку к матери.
Как положено у медлительных натур, он долго принимал идеи Революции. Но когда принял, стал фанатиком. Множество добродетелей, которыми он, безусловно, обладал, делали его нетерпимым к слабостям других. Такие люди не дорожат ни своей жизнью, ни жизнями чужими… Я хорошо все это узнал впоследствии.
Его спутницей была она – Черная Мадонна, погубившая великого князя…
За эти полгода я стал типичным парижанином, но они меня узнали сразу.
Троица подошла к моему столику, и еврей сказал, усмехаясь:
– Вы русский!
Уже вскоре они сидели за моим столиком, уставленным едой. Причем ел один еврей. Ел жадно, не переставая при этом безостановочно говорить.
Она насмешливо глядела на то, как он ест.
Баранников молчал, цепко ощупывая меня взглядом. От этого человека исходила некая мрачная угроза. Я не знал тогда, что его кличка в революционной партии – Ангел Мести.
– Что такое Европа? – кричал еврей на всю «Ротонду» (приехавшие из России удивительно громко разговаривают). – Вот прошли в Европе революции. И что они дали? Капитализм – банки – победа сытого мещанства… Оно еще отвратительней аристократии. А что получил простой народ? Шиш! – Он поднес мне под нос кулак, испачканный чернилами. – У нас будет другое! У нас если народ поднимется и сметет нынешний строй, никакого капитализма не будет! В России у крестьян нет своего. У них все принадлежит обществу – общине! Вот вам и готовый социализм… Надо только разбудить народ… Мы должны научить его распоряжаться своей судьбой. Чтоб он захотел устроить свою жизнь без царя и камарильи… Внушив ему это желание, мы будем считать наше дело законченным и тогда совершенно устранимся. Поверьте, народ все устроит сам, и так хорошо, как нам даже и не снилось…
