— Это не галлюцинация. Это воспоминание. Чье-то воспоминание. Хотя нет, мы знаем чье. Люсьен и Абигайль танцевали здесь, как мы. Любили друг друга, как мы. — Лина упрямо замотала головой, и Деклан тихо чертыхнулся. — Хорошо, хорошо, он любил ее так же, как я тебя. И каким-то невероятным образом их чувства дожили до сего дня. Их история не завершена. Может быть, мы здесь для того, чтобы ее закончить?
— Насчет тебя не знаю, но я — это я, и жить чужой жизнью я не хочу!
— Но не обязательно так…
— Именно так. Разве ты не почувствовал? На какой-то миг мы стали ими. Но жить чужой жизнью — значит и умереть чужой смертью. Помнишь, что с ними стало? Он утопился в пруду, а она…
— Умерла в этом доме.
Лина сделала еще один глубокий вдох.
— Зависит от того, чьей истории верить.
— Я не верю — я знаю. Это случилось наверху, в детской. Но что там произошло, мне неизвестно. И Люсьен так и не узнал. Поэтому и умер от горя. Я должен выяснить истину ради него. И мне нужна твоя помощь.
— Что же я могу сделать?
— Подняться в детскую вместе со мной. Мы все ближе и ближе к ним: может быть, на этот раз ты вспомнишь…
— Деклан! — Она сжала в ладонях его лицо. — Мне нечего вспоминать.
— Кто повесил у меня под окном магические бутылки? Кто первый заговорил о переселении душ? А теперь ты идешь на попятный?
— Нет, Деклан, ты не понял. Мне вспоминать нечего, потому что я — не Абигайль. Абигайль — это ты.
С тем же успехом она могла бы врезать ему между глаз! Деклан едва не рухнул.
— Ч-ч-что?! Как?! Я… Быть не может!
— Почему?
— Потому что… — Он вскочил, совершенно ошарашенный. Первый раз Лина видела Деклана в таком смятении чувств. — Что за ерунда! Как я могу быть… быть женщиной?
— А что тебя так потрясло? Знаешь ли, многие из нас женщины, и ничего, как-то с этим живут.
— Нет! Только не я! Это… это просто невозможно!
— Вполне возможно. И, если так, все сходится.
— Что сходится? Что?!
— Все. Ты снова и снова слышишь плач младенца. Кто может слышать плач ребенка, если не мать? Тебя тянет наверх — туда, где остался ее ребенок. Эта комната пугает тебя, но ты снова и снова туда возвращаешься. Бродишь во сне по коридорам для слуг, прекрасно в них ориентируешься. Абигайль знала, где там и что, а Люсьену откуда было об этом знать?
— Но он же вырос в этом доме!
Однако и сам Деклан сейчас вспомнил, как во сне выглядывал из окна и видел на аллее двух всадников. Если в прошлой жизни он был Люсьеном, как, черт возьми, умудрился увидеть самого себя?
— Это еще не все, — продолжала Лина. — Помнишь, я пришла однажды и застала тебя в каком-то трансе? Ты шел к пруду. Меня тогда поразило, что шел ты как-то очень странно, но я не могла понять, в чем дело, а теперь сообразила! Деклан, у тебя была походка женщины на сносях! — Деклан уставился на нее почти с ужасом. — Точно-точно! Ты шел такими маленькими, осторожными шажками, слегка переваливаясь, и рукой держался за поясницу, как будто нес тяжелый груз…
— Что же, получается, я был не просто женщиной, но еще и беременной?!
— Господи боже, да что ты так нервничаешь? Мог бы и пуделем родиться! Не понимаю, что такого ужасного в беременности?
— В беременности, может, и ничего, но дальше-то придется рожать!
Лина невольно рассмеялась, глядя на его растерянную физиономию.
— Не бойся, в этой жизни рожать тебе точно не придется! И все же, попробуй взглянуть на загадку Дома Мане с этой точки зрения. Мне кажется, многое прояснится.
Деклан в последний момент отдернул руку от ширинки, куда машинально потянулся проверить, все ли у него на месте.
— Э-э… может, лучше не пробовать?
— Узколобость — большой порок, Дек. А теперь мне пора на работу.
— Погоди, погоди! Ошарашила меня этой гипотезой — и сбегаешь?
— Извини, милый, но некоторым из нас приходится зарабатывать себе на хлеб.
— Тогда… тогда приезжай ко мне, когда закроешь бар. И оставайся на ночь.
— Сегодня я ночую у бабули. И завтра тоже. А может, и послезавтра, пока она не придет в себя.
— Что ж, ладно. Тогда поступим так…
Он сжал ее в объятиях и впился в ее губы жарким страстным поцелуем.
— Ну как? — поинтересовался он, наконец оторвавшись от нее. — Нет ощущения, что целуешься с женщиной?
— Хм… — Лина облизнула верхнюю губу, делая вид, что раздумывает над этим вопросом. — Нет, могу засвидетельствовать, что в этой жизни ты мужчина до мозга костей! А теперь — пока. И не ломай голову над столетними тайнами — думай лучше о свадьбе Реми! Загадка Дома Мане ждала сто лет, так что еще неделю сможет подождать.
— Приезжай ко мне, как только мисс Одетте станет лучше!
— Ладно.
— И помни, Лина, я тебя люблю!
«Похоже, так оно и есть, — мысленно ответила она. — И если бы ты знал, как это меня пугает!»
В этот вечер Лина постаралась закрыть бар пораньше, и все же, когда она остановилась у крыльца покосившего дома, стояла уже глубокая ночь. Тусклая лампочка в сетке освещала крыльцо, вокруг нее вилась мошкара. Лина выключила мотор и откинулась на спинку сиденья, не спеша выходить, прислушиваясь к неумолчному хору лягушек и песне ночных птиц.
Здесь прошло ее детство. И, хоть она и выбрала для себя городскую жизнь, болота навсегда остались ее домом. Сюда она возвращалась в минуты радости и огорчений, здесь погружалась в размышления, когда перед ней вставал трудный выбор, сюда приходила помечтать.
Да, когда-то она позволяла себе мечтать о том же, о чем, должно быть, мечтают все девушки: любовь до гроба, уютный дом, дети, утреннее пробуждение рядом с любимым…
Когда же этому пришел конец?
В тот жаркий летний полдень, призналась она себе, когда под безжалостным солнцем среди одуряющей влажной жары она застала здесь парня, которого любила со всем пылом наивной юности.
Застала со своей матерью.
В кустах, на какой-то рваной подстилке. В судорогах животной похоти.
Теперь она понимала: в тот день оборвалась ее прежняя жизнь и началась новая. Надежды, мечты о счастье — все осталось там, за поворотом. А в новой жизни — только гордость, и целеустремленность, и стальная решимость никогда и никому больше не верить.
Дело не в том мальчишке, нет! Сейчас она уже не помнила его лица. И даже не в матери. Дело в предательстве.
Если бы не это, как сложилась бы ее жизнь? Скорее всего, с этим юношей она бы рассталась, но расставание могло бы пройти совсем иначе и оставить ей на память сладкие воспоминания первой любви.
