— И о них, и о Тибальде. И об Эффи, и о мисс Одетте. И о призраках.
— Мне кажется, он наслаждается каждым прожитым мгновением.
Опершись о балюстраду и задумчиво потягивая шампанское, Лина бросила взгляд вниз, на залитую лунным светом лужайку. Здесь танцевали пары, за столом, накрытым белоснежной скатертью, сидели женщины с детьми, спящими у них на руках.
— В Бостоне было совсем не так. Та жизнь его тяготила.
Заинтересованная, Лина отвела взгляд от этой идиллической картины и обернулась к Патрику.
— Тяготила?
— Он скучал, томился, изнывал. Работа, невеста, повседневная жизнь — все нагоняло на него тоску. Его увлечение, ремонт и перестройка своими руками старых домов — вот единственное, что его интересовало. Я боялся, что он с этим смирится. Женится на женщине, которую не любит, продолжит работу, которая ему не по душе, будет жить словно по обязанности, со скукой и тяжестью на сердце. Но теперь вижу, что боялся зря.
Прислонившись к балюстраде, он устремил взгляд сквозь распахнутые двери в бальную залу.
— Ни ум его, ни сердце никогда не успокоились бы на том пути, что выбрали для него мы с матерью. Мы просто очень долго этого не замечали, точнее, не желали замечать.
— Вы просто хотели для него самого лучшего. Людям свойственно думать: что хорошо для них, хорошо и для тех, кто им дорог.
— Верно. А Деклан всегда старается сделать счастливыми тех, кого любит, — такова его суть. И сейчас он любит вас.
Лина не ответила. Патрик повернулся к ней:
— Вы назвали его упрямым. Но Деклан не просто упрям. Он умеет видеть цель и идти к цели. И на этом пути никто и ничто его не остановит — никакие препятствия, никакие возражения. Лина, если вы его не любите, если не хотите прожить с ним жизнь — скажите ему об этом сразу. Скажите прямо и определенно. Оттолкните его — и уходите.
— Я не хочу его отталкивать. В том-то и дело.
— Раньше он думал, что вообще не способен полюбить. В этом он признался мне после разрыва с Джессикой. Сказал: должно быть, в нем не заложена способность влюбляться. Теперь он, по крайней мере, знает: это не так. Вы уже внесли в его жизнь нечто новое и очень важное. Но теперь вам нужно либо ответить любовью на любовь, либо уйти из его жизни. Топтаться на месте, держать его в неизвестности было бы жестоко, а вы, надеюсь, не жестоки.
Лина машинально дотронулась до золотого ключика на груди. Оттуда рука ее нервно переместилась на брошь-часы.
— Но я… я ничего такого не ждала от жизни. Я вовсе не собиралась…
Ласково улыбнувшись, Патрик потрепал ее по руке.
— Что ж, как говорится, жизнь полна сюрпризов, в том числе и самых неожиданных. — Он наклонился и поцеловал ее в щеку. — Еще увидимся, — с этими словами он скрылся в толпе, оставив ее в глубокой задумчивости.
Была уже глубокая ночь, когда новобрачные отчалили, осыпанные дождем конфетти (это конфетти, подозревал Деклан, он еще добрых полгода будет сметать с лужайки, вытрясать из складок собственной одежды, а может быть, и выуживать из тарелок). Однако в отсутствие молодоженов праздник пошел только веселее.
Почти до самого рассвета гремела музыка и раздавались тосты. Ближе к утру гости начали разъезжаться по домам. Некоторых — и не только детей — к машинам пришлось нести.
Деклан стоял на ступенях парадного крыльца, глядя, как отъезжают последние автомобили. Небо на востоке побледнело. Вдали на небе, у самого горизонта, одна за другой меркли звезды.
Близился новый день.
— Ты, наверное, устал, — проговорила Лина. Она стояла на галерее, у него над головой.
— Да нет, — по-прежнему глядя в небо, отозвался Деклан. — Даже странно, но, кажется, совсем не устал.
— Теперь будешь целую неделю убираться!
— А вот и нет. Завтра здесь появится мадам Рено со своим ополчением и произведет генеральную уборку. Мне приказано не путаться под ногами, и ни один приказ я не выполню так охотно, как этот! Не ожидал, что ты останешься.
— Я тоже не ожидала.
Он повернулся к ней, глядя на нее снизу вверх. «Ну, чем не сцена из „Ромео и Джульетты“, — подумал Деклан. — Что ж, остается только надеяться на более оптимистичный финал».
— Почему же осталась?
— Сама не знаю. Деклан, я не понимаю, как мне с тобой быть. Богом клянусь, не понимаю! Такое со мной впервые. Ни разу в жизни мужчина не становился для меня проблемой. Вот я бывала проблемой для мужчин, но это другое дело, — улыбнувшись, добавила она. — А ты — первый человек, с которым у меня такое…
— Потому что никто из них тебя не любил. — И он начал подниматься по лестнице.
— Верно. Никто из них меня не любил. Меня хотели, желали, но это ведь совсем другое. И это намного проще. Мало ли кто чего хочет! В желании нет ничего серьезного, это просто игра, и, скажу тебе честно, Деклан, иногда… да нет, чаще всего именно это мне и нравилось! Я просто наслаждалась этой игрой. Не только сексом — всем вместе. Шутки, острые словечки, обмен взглядами, как бы случайные прикосновения, и все это — без причин и без последствий, как в игре или в танце. А когда умолкает музыка или когда кончается партия, можно пожать друг другу руки и разойтись. Никому не больно, никаких сердечных ран. Самое страшное — синяки или царапины, а чаще и их нет.
— Но то, что происходит между нами, — не игра.
— И я могу ранить тебя. Уже ранила.
— Пока это только синяки и царапины, Лина. — Он остановился перед ней лицом к лицу. — Синяки и царапины. Не больше.
— Когда ты смотришь на меня, как сейчас, что ты видишь? Кого-то… или что-то из прошлого? Кого ты любишь — меня или… или мертвеца?
— Я вижу тебя, Лина. И люблю тебя. Но и в тебе, и во мне есть нечто иное — и нельзя ни забывать об этом, ни делать вид, что этого не существует. Быть может, нам необходимо завершить ту историю, прежде чем начать свою.
Он достал из кармана часы Люсьена.
— Эти часы — мой подарок тебе сто лет назад. Настало время их вернуть.
Лина отшатнулась — все в ней похолодело от этих слов.
— Как ты не понимаешь?! В тот раз все закончилось трагедией — ужасом, отчаянием, смертью. Мы не властны изменить прошлое. Зачем же его воскрешать?
— Затем, что к этому мы призваны. Для этого мы здесь. — Он вложил часы в ее ледяную ладонь, сжал ее руку. — На этот раз мы сильнее, чем тогда. Если сейчас не положить этому конец, это никогда не закончится.
— Хорошо, пусть будет так. — Она убрала часы в карман жакета, накинутого поверх открытого платья. Затем отколола с груди брошь-часы. — А это — мой подарок тебе. Возьми его.
Он положил на ладонь брошь — и в тот же миг из распахнутых дверей Дома Мане долетел до них размеренный бой старинных часов, часов, которых здесь не было уже столетие.
