– Дикие законы.
– Не больше, чем законы мира, который нас окружает. – Золтан Каррас вытянул ногу и продемонстрировал два пальца, на которых не хватало ногтей. – Взгляните! – сказал он. – Любому старателю известно, что однажды ему придется вырвать ногти, потому что он столько времени возится в воде, а нигуа
[36]
, которые заводятся под ногтями, вызывают такую боль, что это единственное решение, чтобы не сойти с ума. Несправедливо, что нам приходится выносить то, что мы выносим, а потом заявляется «засранец» и забирает все себе. Нет, какими бы суровыми ни казались эти законы, они не дикие, они справедливые.
– Я бы не хотела, чтобы моим детям пришлось вырывать себе ногти, – проговорила Аурелия. – И чтобы они жили по таким законам.
– Законы, как и обычаи, делают люди, приспосабливая их к условиям, в которых им приходится жить, – заметил Золтан Каррас. – А сейчас мы находимся в этом месте и в этих условиях. И нечего ломать над этим голову, – заключил он. – Важно держаться в рамках, оговоренных Салустьяно, и надеяться, что алмазы появятся.
– Не появятся.
Все посмотрели на Айзу. Она опять была прежней, отстраненной Айзой: казалось, это не она сама, а кто-то другой говорил ее устами.
– Откуда ты знаешь?
– Какое это имеет значение? Важно, что алмазов – крупных алмазов – на берегу нет. Они на дне реки.
– Ты услышала «музыку»?
Она посмотрела на него с досадой:
– Не слышала я никакой «музыки» и не хочу об этом говорить. – Казалось, ею овладела страшная слабость, нежелание, какой-то упадок сил; она повернулась к братьям и мягко добавила: – Я предпочла бы промолчать, но ведь несправедливо, что вы убиваете себя работой, тогда как это того не стоит. Настоящее месторождение находится на дне реки.
Себастьян повернулся к венгру.
– Это возможно? – поинтересовался он.
– Да, конечно, – сказал тот. – Очень часто лучшие «бомбы» находятся именно на дне, однако, чтобы их разработать, требуется другой подход. Нужно доставить специальную технику и водолазов, чтобы копать грунт, который бы мыли наверху. Я никогда так не работал.
– Но вы умеете это делать?
– Я видел, как это делается, но это меня не интересует. Необходимо слишком много людей, а это влечет за собой проблемы… – Он помолчал и отрицательно покачал головой: – Это мне не по душе. Я старый искатель, из тех, кто любит свое ремесло и привык запасаться терпением. Если в Трупиале алмазов нет, я не стану отчаиваться. Есть и другие месторождения.
– Но в Трупиале есть алмазы, – сказала Айза. – Много!
– Да. Я понял! На дне реки. – Он выпустил облако дыма. – Я родился не для того, чтобы надеть свинцовые ботинки, спуститься на дно и составить компанию пираньям. Кроме того, если камни остаются внизу, значит, не хотят показываться на поверхности и лучше оставить их в покое.
– Уж не хотите ли вы, чтобы мы поверили, будто вы суеверны?
Венгр Золтан Каррас почти угрожающе ткнул в Себастьяна Пердомо кончиком трубки.
– Парень! – сказал он. – В моем возрасте я могу позволить себе роскошь быть таким, каким мне заблагорассудится. И если сейчас мне неохота мочить задницу, занимаясь поисками алмазов, я не собираюсь ее мочить. Ясно?
По воскресеньям Салустьяно Барранкас запрещал переходить через мост, и никто и ни под каким видом не мог попасть на прииск. Невозмутимому «налоговому инспектору» было прекрасно известно, что сумасшедшие старатели способны работать, не переставая, пока не рухнут без сил, и он всегда вспоминал беднягу, который умер от изнеможения с сурукой в руках, и течение мягко утащило тело вниз по реке.
Таким образом, воскресенье был днем охоты, хотя в окрестностях Трупиала осталось мало зверья, или днем отдыха и продажи камней. С этой целью отправлялись в сельву, чтобы достать алмазы из тайника, или просто-напросто извлекали из тростниковой трубочки, в которой их хранили. На ночь ее часто прятали, засунув в задний проход – единственное место, откуда ее никто не мог украсть, не опасаясь разбудить владельца.
Однако использование собственного тела в качестве сейфа таило в себе опасность заражения, а в некоторых случаях, когда было известно, что старателю повезло и он на самом деле «нагружен», воры, лишенные угрызений совести, шли напролом: убивали, засовывали руку и вынимали сокровище из еще трепещущих внутренностей.
Впрочем, к столь грубым приемам прибегали нечасто, поскольку так называемые потрошители знали, что в случае разоблачения Салустьяно Барранкас обычно делает злодею небольшой порез на животе, а затем сажает в реку, чтобы пираньи, привлеченные запахом крови, впились в рану и сожрали человека изнутри, обрекая его на долгую и мучительную агонию.
Правда, в Трупиале ничего подобного не случалось, потому что большинство здешних старателей уважали установленный порядок. К тому же сюда еще не успела нахлынуть толпа воров, мошенников, игроков и авантюристов, имевших привычку обрушиваться на месторождение, как только становилось ясно, что оно действительно прибыльное.
Салустьяно Барранкас со своим пистолетищем и репутацией человека справедливого в одиночку справлялся с задачей поддержания порядка – не требовалось ни вмешательства национальной гвардии, ни применения крайних мер. Поэтому воскресенье на прииске протекало спокойно: не было даже слышно споров, которые любому стороннему наблюдателю показались бы делом естественным, между каким-нибудь покупателем и продавцом алмазов, пытающимися прийти к соглашению.
В силу своего рода обычая, восходящего к незапамятным временам, старатель никогда не открывал рта во время переговоров, а молча помещал товар на чашу весов покупателя. Тот, изучив материал, предлагал свою цену. Старатель, даже не удостоив его ответом, ограничивался тем, что собирал алмазы, тщательно прятал и отправлялся выслушивать новые предложения. Обойдя всех оценщиков, он садился на берегу реки, обдумывал и принимал решение. Оно не всегда совпадало с самой высокой ценой, поскольку определялось личными симпатиями или надеждами, возлагаемыми на определенный камень, который, по мнению продавца, мог заслуживать особой огранки.
После заключения сделки запись о ней заносилась в «книжку», которую «налоговый инспектор» вручал каждому искателю и которая была чем-то вроде «официальной лицензии старателя». В ней уточнялось, шла ли речь об алмазах высокого качества для огранки, о борте
[37]
, предназначенном быть стертым в пыль, или – чаще всего – об алмазах промышленного назначения.
