– Сеньор! Если вы меня убьете, возможно, это будет к добру, потому что одиночество, голод и насекомые, покрывшие язвами мое тело, того и гляди сведут меня с ума, однако говорю вам, что нахожусь здесь по собственной воле, исполняю приговор, который сам себе вынес, и у меня нет ни золота, ни алмазов.
– Это всего лишь жалкий сумасшедший, – заметил кто-то. – Оставь его!
– А если он врет?
– Чокнутый, который живет в таких условиях, спит в гамаке и у которого со спиной такая хрень, не врет. Если ты его прикончишь, окажешь ему услугу.
– Иногда мне нравится оказывать людям услуги.
– Тогда давай скорее, потому что за это время островитяне умотают еще дальше.
– Здесь командую я, – огрызнулся Бачако. – И нам незачем спешить, пока они не доберутся туда, куда направляются. – Он повернулся к немцу: – Намного они нас опередили?
– Кто?
– Не зли меня! Три мужика и две бабы. Когда они ушли?
– На рассвете.
– И куда направились?
– Они искали гуайка.
– Гуайка? – удивился Бачако. – Ага! Ври больше! Венгра никогда не интересовали гуайка. Его интересуют только алмазы.
– Они не говорили об алмазах. Только о гуайка.
– Этот венгр слишком хитер, чтобы выкладывать, что у него на уме. Он знает, что девчонка слышит «музыку», и охотится за камнями.
– А если это не так? – вмешался Сесарео Пастрана. – А если они на самом деле ищут не алмазы, а индейцев?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что мы проделали большой путь, – заметил колумбиец. – Могу поклясться, что там, где мы проходили, просто не может быть приличного месторождения. Если девчонка и слышит «музыку», то она либо оглохла, либо не хочет ее слушать. Возможно, этот чудик прав. Уже пять дней, как мы их преследуем, а сами толком не знаем зачем.
– Что, не мог придумать ничего лучше?
– Если девчонка слышит «музыку», пусть послушает для нас и скажет, где есть камни. А то мы так дотопаем до самой Бразилии, если нас до этого не убьют индейцы.
– Я согласен с колумбийцем, – заявил метис с длинным крючковатым носом, жуткий сквернослов. – Мне уже осточертело таскаться по сельве. Давайте уж их заловим, на худой конец хоть баб оттрахаем.
– Будем делать то, что я скажу!
– Конечно, Бачако, – поспешно заверил его Сесарео Пастрана. – Ты главный, но если мы не сменим тактику, то рискуем остаться на бобах, да вдобавок обезножим. Эти мерзавцы в любой момент могут исчезнуть с концами.
– Обезьяноед следует за ними по пятам.
– Обезьяноед – арекуна, и, стоит ему учуять гуайка, он не пикнет, словно пташка перед анакондой. А потом рванет к своим, потеряв на бегу набедренную повязку. Удивляюсь, как он этого еще не сделал.
– Мне надо подумать, – нехотя согласился мулат, а затем пристально посмотрел на немца, словно желая испепелить того взглядом. – Что же мне с тобой делать, тукан? – прошипел он. – Свернуть шею или оставить здесь, в этом дерьме?
– Дело ваше, сеньор. Мне все равно.
– Поглядеть, как ты живешь, приходится тебе поверить, – сказал Бачако, сунув мачете в ножны. – На этот раз, так и быть, прощаю, – улыбнулся он. – Скажи «спасибо».
– Спасибо.
– Очень хорошо! А теперь вставай на колени и благодари.
– На колени? – удивился Свен Гетц.
– Как слышал, белобрысый. На колени. Встань на колени и скажи: «Спасибо, сеньор Ван-Ян, что пощадили мою свинскую жизнь».
Бывший полковник СС колебался, но, увидев, что рука чернореченца снова потянулась к рукоятке мачете, опустился на колени и смиренно произнес:
– Спасибо, сеньор Ван-Ян, за то, что пощадили мою жизнь.
– «Мою свинскую жизнь», – поправил его мулат.
– Мою свинскую жизнь.
– Очень хорошо! – Он поднял ногу. – А теперь поцелуй мой ботинок.
После секундного замешательства немец подчинился, и Бачако Ван-Ян, вволю потешившись, встал и повернулся к длинноносому метису.
– Приготовь что-нибудь поесть, Вонючка! – приказал он. – Через полчаса вновь выступаем.
Он ушел на берег речушки, сел на камень и разулся, чтобы освежить ноги в воде и на досуге поразмыслить, как лучше поступить дальше: идти вслед за группой или захватить девушку, чтобы та отвела их туда, где находятся алмазы?
Вопрос, способна ли она это сделать?
Над этим он ломал голову уже несколько дней. Его беспокоило, что затянувшееся путешествие может оказаться напрасным: вдруг это только его фантазии и Айза так же, как и мальчишка макиритаре, не наделена никаким особым талантом находить алмазные «бомбы»?
Она, конечно, странное создание. Самая красивая, сексуальная и потрясающая женщина, когда-либо ступавшая по гвианской сельве. Однако ее несомненная привлекательность и ореол загадочности вовсе не гарантировали, что она обладает «слухом» и способна уловить тихую «музыку» алмазов. А с другой стороны, кто же не знает, что мулат Варавва, неотесанный верзила, задиристый и глуповатый, тем не менее, оказался лучшим «слухачом» в округе.
И все же!
И все же внутренний голос непрестанно твердил ему о том, что если и есть на свете человек, способный найти месторождение МакКрэкена, то это как раз зеленоглазая девушка, которая ничего не смыслит в алмазах. А Ханс Ван-Ян – не голландец и не тринидадец, не белый и не негр, не католик и не атеист – испытывал прямо-таки настоятельную потребность верить в необъяснимое. Недаром он появился на свет под звуки песен и заклинаний на берегах легендарной реки Черной и, пока рос, его единственным развлечением было слушать рассказы о храбрецах, сумевших вырвать у земли ее сказочные сокровища.
– Алмаз – это самая большая ценность на свете, – всегда говорил ему отец. – И поэтому алмаз выносит общество только самых красивых женщин, самых могущественных королей или самых смелых воинов. Вот их алмазы любят! Тех, кто не боится риска.
– Парни волнуются.
Бачако посмотрел на Сесарео Пастрану, который присел рядом и протянул ему тарелку черной моркови
[50]
с рисом, и несколько минут они ели молча, не сводя глаз с противоположного берега.
– Их пугает горстка чертовых индейцев? – наконец спросил он. – А я думал, что мы взяли с собой самых лучших.
– Они не боятся, – уточнил колумбиец. – Они волнуются, потому что не до конца понимают, что мы тут делаем. Ты и правда думаешь, что венгр ищет «Мать алмазов»?
– А что же, если не ее?
