– Или севернее, – вмешался один из чернореченцев, до сих пор хранивший молчание. – Я согласен с колумбийцем. Проникнуть на территорию гуайка и влезть по отвесной стене, чтобы проверить, есть ли наверху месторождение, в существование которого я никогда не верил, – это риск, на который я никогда не пойду. Я возвращаюсь.
Мулат понял, что так настроено большинство, и обвел взглядом своих спутников. Те один за другим отводили взгляд.
– Короче! – наконец сказал он. – Кто готов идти со мной?
Ответа не последовало, и, когда стало ясно, что он остался в одиночестве, Бачако отвернулся и долго смотрел на реку, на мост и на огромную гору, в этот момент казавшуюся особенно внушительной, далекой и таинственной.
Сомнений нет: он на верном пути. Теперь уже не важно, слышит девчонка «музыку» или нет, потому что теперь он и сам ее слышит, словно отец, а то и шотландец нашептывают ему на ухо, что на вершине этого плоскогорья находится сокровище, которое позволит ему покинуть Гвиану и противостоять миру: ведь когда человек достаточно богат, никто не обращает внимания на цвет его кожи или волос.
Он не может отступить. Не может повернуть назад и всю жизнь проклинать себя за то, что упустил шанс, предоставленный судьбой, и не сумел последовать примеру отца, который рискнул всем ради достижения своей самой чудесной мечты.
– Ладно! – сказал он, вновь обращаясь к спутникам. – Я-то знаю, что месторождение там, наверху, и дам двадцать тысяч боливаров – слышите! – двадцать тысяч боливаров тому, кто пойдет со мной. Но если мы найдем алмазы, половина – моя.
– Двадцать тысяч боло каждому? – уточнил Вонючка, словно боясь, что ослышался. – Вы это серьезно?
– Неужели ты думаешь, что я сейчас настроен вести пустую болтовню? – угрюмо ответил тот. – Двадцать тысяч боло каждому, а ты знаешь, что я слов на ветер не бросаю. Только мы должны добраться до вершины раньше ублюдка венгра с островитянами.
– Двадцать тысяч боло – это куча денег, – согласился Сесарео Пастрана, передумав возвращаться. – Это язык, который я понимаю, потому что за двадцать тысяч боло я закину на вершину всех окрестных дикарей. – Он тяжело поднялся и взял винтовку, кивнув в сторону реки: – Я готов! Только чур не я буду первым, кто рискнет перебраться через реку по этим палкам. Я не умею плавать и хочу сначала посмотреть, выдержит ли эта штука.
Было ясно, что решение колумбийца означало согласие остальных, и Бачако Ван-Ян, по-видимому, понял, что не стоит ждать, когда они передумают, а потому решительно направился к мосту, не раздумывая ухватился за лиану и заскользил по тонким, неровным и ломким на вид веткам, из которых был сделан «пол».
Отсюда, с моста, течение казалось намного опаснее. У мулата возникло ощущение, будто сила и скорость потока необъяснимым образом возросли, как и количество острых и грозных камней, напоминавших серые клыки в ощерившейся пасти, готовой проглотить его, если он вдруг оступится и свалится вниз. Однако он постарался взять себя в руки, потому что чернореченцы наблюдали за ним, выжидая и даже посмеиваясь, хотя большинству из них совсем не улыбалась идея последовать его примеру.
Наконец он достиг середины реки, остановился передохнуть, а заодно вытереть потные руки о грязную рубашку – сначала одну, затем другую, – и, когда собрался продолжить свой нелегкий переход, еле удержался, чтобы со вскриком не свалиться в воду, потому что раздался звук выстрела и пуля просвистела в нескольких сантиметрах от уха.
– День добрый, сеньор Ван-Ян! – донеслось до него, и он тут же узнал голос по жуткому акценту. – Мне бы хотелось услышать от вас слова благодарности за то, что я пощадил вашу жизнь.
Вцепившись в лиану, словно в спасательный круг, рыжий мулат с огромным усилием попытался унять непроизвольную дрожь в ногах, а когда наконец смог вернуть самообладание, пошарил взглядом по берегу и обнаружил метрах в двадцати белобрысую физиономию Свена Гетца, который ухмылялся, положив винтовку на ветку дерева.
– Что это вы там делаете? – визгливо крикнул мулат. – Вы меня до смерти напугали.
– То ли еще будет, если вздумаете меня ослушаться, – услышал он в ответ, и немец слегка похлопал по стволу оружия. – Замечательная у вас винтовка, – добавил он. – А ведь я мог отстрелить вам ухо. – Он произнес это с невозмутимым видом. – Так вы собираетесь меня благодарить или предпочитаете составить компанию пираньям?
Бачако Ван-Ян взглядом попросил помощи у своих спутников, которые все так же стояли на берегу, однако оттуда, где они находились, явно нельзя было даже разглядеть нападавшего, укрывшегося за кустом драцены
[54]
. Мулат было подумал о быстром отступлении, чтобы оказаться вне зоны огня, однако почувствовал себя совершенно беспомощным посреди реки, которой словно не терпелось его проглотить.
– Сколько вы хотите за то, чтобы меня пропустить? – снова крикнул он. – Я заплачу, сколько попросите.
– Перейти-то вы не перейдете, – прозвучало в ответ. – А вот сколько стоит вернуться, вам уже известно. Повторяйте за мной: «Я вам страшно благодарен, сеньор Гетц, за то, что вы пощадили мою свинскую жизнь».
– Делай, что он говорит, Бачако! – прокричал ему колумбиец. – Этой немецкой сволочи ничего не стоит влепить тебе пулю.
– Нет!
Полковник СС Свен Гетц тщательно прицелился, опираясь о ветку, мягко нажал на спусковой крючок – и замусоленная шляпа мулата взлетела в воздух и упала в реку, которая стремительно унесла ее вниз по течению.
– Сукин сын!
– В следующий раз разнесу вам череп, – прозвучало в ответ.
– Хорошо! Хорошо! – сдался Бачако. – Я буду вам страшно благодарен, сеньор Гетц, если вы пощадите мою свинскую жизнь. Так пойдет?
– Пойдет! А теперь кончай писать в штаны и дуй к своим.
Чернореченец не заставил себя долго ждать и, когда наконец спрыгнул на землю, разразился проклятиями на голландском, английском, испанском и португальском – всеми, какие только пришли ему в голову.
– Я убью его! – прорычал он. – Клянусь, что не успокоюсь, пока не изрежу этого белобрысого мерзавца на куски.
– Сначала его надо поймать, – заметил Вонючка. – И пока он будет торчать на том берегу, посмотрим, найдется ли такой смельчак, который отважится влезть на «трапецию».
– Наверняка существует какой-то способ перебраться через реку.
– Когда напротив сидит человек с винтовкой? Ладно тебе, Бачако! Плюнь ты на это дело! Оно и раньше-то было не ахти, а сейчас и вовсе швах. Давай вернемся в Трупиал, накидаем карибам барбаско, хватит нам и тех камней, что на дне! А то тут стало больно тоскливо: сельва, реки, неприступная гора, дикари, да в придачу еще и чокнутый фриц. Я сматываюсь!
– Ты останешься! У нас был уговор.
Метис изобразил непристойный жест, поднеся руки к низу живота.
