Айза опять улыбнулась, не поднимая глаз, и, когда он собрался встать, жестом остановила его.
– Погодите, – попросила она. – Не уходите. У меня для вас послание.
– Для меня? – удивился он. – От кого?
– От Ксанана. Он хочет, чтобы вы спали возле костра, и никогда – в темноте, потому что в темноте тень человека отделяется от его тела, и тогда Канайма может ее украсть.
– Зачем?
– Не знаю. А вы?
– Откуда мне это знать? – хмуро сказал Золтан Каррас. – Я же не веду бесед с мертвецами.
– Но вы же знали, что Канайма хочет украсть вашу тень. – Видя растерянность венгра, она отложила в сторону порванную рубашку и коснулась рукой его колена. – Яноами верят, что тень человека не что иное, как его совесть. Она почти всегда следует за ним, но иногда идет впереди, чтобы он ее видел. Она может быть очень большой или очень маленькой: это зависит от падающего на него света, – но всегда связана с его судьбой и исчезает только тогда, когда улетучивается дым его тела, при сожжении. Тот, кто позволит Канайме украсть его совесть, пропал.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Точно не знаю. Это слова Ксанана, думаю, он надеется, что вы поймете их смысл.
– Откуда мне знать, чего от меня надо мертвому индейцу? – с неприкрытой враждебностью ответил Золтан Каррас. – Я не любитель разгадывать шарады, и мне уже осточертела вся эта белиберда.
Он встал, собираясь уйти, но, опустив взгляд, обнаружил, что вечернее солнце вытянуло почти к центру шабоно его тощую и нескладную тень. Несколько мгновений он стоял не шелохнувшись, глядя на нее, пошевелил руками, словно желая удостовериться в том, что это действительно его тень, а затем повернулся к наблюдавшей за ним Айзе.
– Иногда, – сказал он, – я стараюсь уверить себя в том, что хочу защитить тебя, как отец. Но бывает, что испытываю непреодолимое желание сорвать с тебя одежду и тысячу раз изнасиловать. – Он тряхнул головой, словно пытаясь отогнать от себя черные мысли. – Это настоящее испытание – находиться рядом с тобой. Настоящее испытание, и Канайма это знает.
– Ксанан тоже знает.
– А ты знаешь?
Она печально улыбнулась:
– Мне известно об этом с того вечера, когда отец попросил меня больше не садиться к нему на колени. Вероятно, в тот день солнце светило у него за спиной, но я почувствовала себя совершенно несчастной.
– А сейчас?
– Сейчас все по-другому. Вы мне не отец, и я уже привыкла.
Он кричал в пустоту, а ответом ему было молчание. Зеленые кроны деревьев, обдуваемые ветерком, трепетали, словно легкие волны гуляли по темному и плотному морю, образующему непроницаемый покров: поди узнай, где прячется человек, решивший тебя убить.
Белые цапли возвращались в свои гнезда, ибисы по-прежнему украшали красным цветом желтый фламбойян, ястреб сидел на вершине черной каменной стены, словно молчаливый свидетель его страха, а дым все так же пачкал темно-синее небо, по которому солнце скользило к закату.
Бачако еще раз окликнул своего врага, но врагом были тысячи деревьев, давшие тому приют.
Куда же он делся?
Откуда звучали выстрелы, которые искали его смерти, как только он высовывался за край карниза?
Казалось, весь мир настроен враждебно, потому что он был тут, наверху, а внизу – все остальные живые существа и даже вещи, которые открыто перешли на сторону противника.
Даже солнце час за часом изводило его, поливая огнем черную кожу и рыжие волосы, не позволяя поискать укрытия в тени пригвожденному к гладкой стене горы, сердце которой уже больше не билось под его ладонью.
– Да где же он?
Мягкий ковер тысячи оттенков зеленого манил его к себе, лживо обещая задержать падение, и головокружение то и дело хватало за шею, нашептывая на ухо, что нет ничего легче, чем броситься в пропасть.
– Где же он?
Солнце исчезло, оставив его еще в большем одиночестве, изменилось звучание голосов неугомонных обитателей сельвы, и кваканье мириадов лягушек и призывы филина приветствовали ночь, украсившую себя звездами и заступившую на вахту.
Внизу – как же далеко! – черный цвет дал отдохнуть всем остальным цветам спектра, и, когда Бачако опять крикнул, его крик рассыпался тысячекратным эхом, словно темный воздух неожиданно изменил способность распространять звуки.
Он подождал еще полчаса, прикинул, можно ли разглядеть его силуэт на фоне звездного неба, и, дрожа от холода, встал и начал сантиметр за сантиметром спускаться по узкому и крутому карнизу, исчезающему во тьме.
– Где же он?
Два метра, три, может, четыре – вот и все, потому что бездну осветила вспышка, он почувствовал, как его опалило огнем, и, скуля от боли, на четвереньках, кусая губы, вновь взобрался на площадку и сжался в комок, словно больной и испуганный ребенок.
Когда же наконец он пришел в себя, то обнаружил, что пуля раздробила ему колено, нога повисла, и из раны, клокоча, вытекает густая и пахучая кровь.
Он прислонился затылком к стене, посмотрел на Большую Медведицу, которая висела над его головой, и испытал неудержимое желание заплакать, понимая, что теперь ему все равно конец.
И все же ему хватило присутствия духа снять ремень и обвязать ногу, сильно затянув и превратив его в жгут, чтобы остановить кровотечение. Он закусил губу, чтобы не взвыть от боли и не показать врагу, что тому удалось в него попасть.
У него закружилась голова, он потерял ощущение времени и места и впал в полузабытье, пока сильный ливень внезапно не обрушил ему на голову тонны воды, хлынувшей вниз по высокой и гладкой стене тепуя, угрожая унести его за собой в пропасть, словно сухой листок.
Это длилось всего несколько минут, потому что туча унеслась вдаль, увлекаемая ветром, только вот он в результате был мокрым, дрожащим и в полном сознании. Теперь он испытывал ужасную боль, которая охватила ногу, и непреодолимую слабость, которая постепенно овладевала его душой.
Это была долгая ночь.
Он закрыл глаза, и воспоминания зароились в голове, смешивая прошлое с настоящим и другим, еще более отдаленным прошлым. Порой у него возникало ощущение, будто все это происходит не наяву: просто он перебирает в памяти прочитанное в записной книжке, которую хранил в кармане, – ту самую, в которой отец, осознавая, что умрет на вершине Ауянтепуя, потому что сломал ноги и никто никогда не придет ему на помощь, описывал свои переживания.
Сколько лет прошло с тех пор?
Сколько лет должно пройти, чтобы история повторилась, с той только разницей, что у него не действует только одна нога и он находится не на вершине Ауянтепуя, а на полдороге к вершине другой горы – еще более далекой и неизвестной?
– Тебя, старик, не поджидал внизу сукин сын с винтовкой, – пробормотал он, словно и правда верил, что отец его слышит. – И я добрался сюда не на удобном самолетике, а пешком.
