– Нет, – возразил Ксанан. – На этой стороне ничего не чувствуешь, кроме зависти. Зависть даже к последней собаке, которая пока жива, даже к самому ничтожному человеку, который все еще дышит.
– Почему? Почему, если вы достигли полного умиротворения и абсолютного покоя?
– Это всего лишь слова, которые ничего не значат. Лучше уж быть горящей головешкой в костре, чем мертвецом. Лучше боль, чем ничто, лучше кричать от отчаяния, чем всегда хранить молчание. – Он медленно поднялся и посмотрел на нее так, как никогда не смотрел, словно хотел навсегда удержать ее образ в памяти. – Если бы меня не убили, я бы сейчас сражался за тебя с Омаоа, – сказал он. – Но там, где я нахожусь, даже любовь нам не позволена. Прощай! – добавил он. – Не ведаю, куда направляюсь, но знаю, что больше никогда тебя не увижу.
Айза проснулась и с удивлением увидела, что ее мать и братья смотрят на нее.
– Что происходит?
– Мы его слышали.
– Кого?
Аурелия обвела вокруг неопределенным жестом, показывая то ли на воздух, то ли в никуда:
– Его. Индейца. Его голос звучал настолько явственно, будто он сидел здесь, рядом с огнем. Боже! Боже праведный! – Она ломала руки и дрожала, словно в приступе малярии. – Мы ведь знали, что они вьются вокруг тебя, но они никогда не проявляли себя таким вот образом! Почему?
– Возможно, он так навсегда попрощался.
– Или ты.
У Себастьяна это вырвалось само собой, почти враждебно, но Айза не обиделась, потому что прочла по его лицу, какая глубокая боль его терзает. Она протянула руку, погладила его по голове, словно ребенка, и попыталась утешить.
– Не бойся, – проговорила она. – У меня и в мыслях не было вас покидать. Только смерть разлучила бы меня с вами, а уж кому-кому, а мне-то известно, что смерть – это не то освобождение, которое я ищу.
– Но ведь ты уходишь.
– Да, – согласилась она. – Но если вернусь, то всегда буду с вами, и не как сейчас, когда вы делите меня с чужими. – Она посмотрела на них, словно надеясь, что они ее поймут. – Я хочу сама – сама! – выбирать, полностью ли принадлежать тем, кого люблю, или же быть ничьей.
– А что будет с нами без тебя?
– То же, что и со мной. Вы должны вернуться на Лансароте, только там вы можете быть счастливы. Бесполезно строить какие-то другие иллюзии: там наши корни, и за пределами Лансароте мы ничего из себя не представляем.
– Но что будет с тобой?
– Не знаю! – сказала она, теряя терпение. – Не знаю! Я поднимусь на этот тепуй, и, если через неделю не вернусь, возвращайтесь домой.
– Но!
Она прикрыла ладонью рот Асдрубаля, который пытался возразить, и настойчиво повторила:
– Неделя! Ни дня больше. Если к тому времени я не вернусь, значит, не вернусь никогда… – Она показала на костер: – Ксанан ушел, а он был последним. Теперь я уверена, что от них освободилась. Я больше не приманиваю рыбу, не приношу облегчение страждущим, не усмиряю зверей и не успокаиваю мертвых. Я своего добилась, – заключила она. – Однако это имеет цену, и я должна ее заплатить.
Она встала и вышла из малоки, чтобы они не успели ничего сказать: ей не хотелось, чтобы прощание превратилось в трагическую сцену, – и направилась туда, где венгр повесил свой гамак.
– Я пришла попрощаться, – сказала она, как только он открыл глаза. – Этот день наступил.
Золтан Каррас взглянул на небо, с которого почти исчезли звезды, и прикинул, сколько времени осталось до рассвета.
– Откуда ты знаешь?
– Ксанан сказал. – Она взяла его за руку. – Пообещайте мне, что через неделю вы их отсюда уведете.
– Не могу же я их заставить!
– Должны заставить, – твердо сказала она. – Не знаю, что произойдет там, наверху, но не хочу, чтобы моя семья застряла здесь, питая несбыточные надежды. Они из-за меня уже хлебнули горя, и если я не вернусь, значит, со мной все в порядке.
– Ты уверена, что поступаешь как надо, малышка?
– Нет, не уверена, – чистосердечно призналась она. – Я абсолютно ни в чем не уверена, я лишь хочу стать обычным человеком, и это единственное, что для меня важно. – Она ласково погладила его по руке. – Так вы их уведете?
Венгр с улыбкой кивнул:
– Куда?
– На Лансароте.
– На Лансароте? – удивился он. – Далековато будет. Что я забыл на Лансароте?
На этот раз улыбнулась девушка.
– Все, – ответила она. – Вы сами знаете, что отныне вас будет волновать только моя семья, где бы она ни находилась, а моя семья должна находиться на Лансароте.
Он по-отечески погладил ее по голове и понимающе кивнул:
– И чем же, по-твоему, будет заниматься на Лансароте старый искатель алмазов? На Лансароте есть алмазы?
– Нет. На Лансароте алмазов нет, но ведь вы как-то сказали, что для вас это не имеет значения. Или все еще имеет?
– Не так, как раньше. В моем возрасте уже не так увлекательно сорить деньгами.
Начало светать, и Айза, по-видимому, почувствовала, что время поджимает, потому что внезапно наклонилась к Золтану Каррасу и поцеловала его в лоб.
– Прощайте! – сказала она. – Запомните: я хочу, чтобы вы их отсюда увели и не останавливались до тех пор, пока не окажетесь дома. – Уже перед самым уходом она обернулась и окинула его долгим взглядом. – Если бы я не знала своего отца, – сказала она, – мне бы хотелось, чтобы он был похож на вас.
И удалилась, не дав ему времени ответить. Она направилась туда, где спал Этуко, однако на этот раз шаман, вопреки обыкновению, не лежал в гамаке, а сидел на корточках у костра, сжимая в руке посох, украшенный перьями.
Они покинули шабоно, провожаемые молчаливыми взглядами индейцев: судя по всему, те были в курсе, что этот день выбран Омаоа. Айза и ее спутник оставили позади банановую плантацию и по крохотной тропинке, которая вела прямо к далекому тепую, все еще окутанному туманом, углубились в лес.
Это было долгое путешествие. Индеец, раскрашенный под ягуара, передвигался быстро и уверенно, как будто ему был знаком каждый метр дороги, которая вела их к жилищу бога его предков. Айза следовала за ним с рассеянным видом, погруженная в свои черные мысли, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, словно деревья, звери и даже великолепные орхидеи, яркими пятнами загоравшиеся то тут, то там, вдруг перестали существовать.
Этуко ни разу не остановился, а она об этом и не просила, потому что, несмотря на быструю ходьбу, не чувствовала усталости. Когда спустя два часа она вдруг очутилась у подножия впечатляющей каменной громады, ее удивило, что они уже пришли: хотя солнце стояло высоко, казалось, что они отправились в поход всего несколько минут назад.
Шаман жестом приказал Айзе не двигаться с места, очень медленно приблизился к каменной стене – до нее уже было несколько метров, – прижался к ней лбом и простоял так долгое время, то ли молясь, то ли выражая свое почтение. Затем похлопал по ней рукой и пошел вдоль уходящей вверх стены, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Было видно, что все его чувства настороже.
