Я грустно взглянула на него, подумав, что этому холёному
господину никогда не понять, что значит родиться в неблагополучной семье, жить
вдали от цивилизации, ненавидеть и проклинать свою судьбу. Ему никогда не
понять, что значит для меня Москва и одно желание подышать её воздухом,
зарядиться её энергией. Здесь я становлюсь намного сильнее, увереннее и
решительнее. Я люблю приезжать на Патриаршие пруды и неторопливо бродить по
«булгаковским» переулкам, собираясь с мыслями и обдумывая накопившееся за
последнее время. Мне нравится гулять по Волхонке около художественного музея
имени Пушкина и храма Христа Спасителя. А по-настоящему я заболела Москвой на
Воробьёвых горах. Там, стоя около подъёмника, оглушенная мощным рёвом
мотоциклов, я дала себе слово – придёт время, и этот город станет моим. Я
обожаю подниматься на смотровую площадку, когда на улице уже сумерки, и глядеть
на море светящихся огней, чувствуя, как от этой неописуемой красоты на глаза
наворачиваются слёзы.
Мне было интересно слушать женщин в толпе, которые обсуждали
модный шопинг. Я жадно внимала их разговорам о том, что в Москве все вещи стоят
намного дороже, чем в Европе или в Америке, и что какую бы вещь ты здесь ни
приобрёл, то по сравнению с Европой всегда останешься в проигрыше. Именно так я
в первый раз узнала, что нужно покупать вещи на распродажах по окончании
сезона, что там можно выбрать достаточно престижные и стильные вещи по разумной
цене. Особенно мне нравилось слушать о загранице, – я никогда в ней не была и,
наверное, уже никогда не побываю. Я завидовала тем, кто имеет возможность много
ездить, знакомиться с миром и делиться с другими своими впечатлениями.
Когда я представляла, что мне придётся вернуться домой, в
свою деревню, я судорожно рыдала и кусала губы до крови. Я понимала весь ужас
моего положения, и мне становилось невообразимо жаль себя. Если я уеду обратно,
то в моей душе образуется такая пустота, что даже страшно об этом подумать.
Москва необходима мне, как морфинисту требуется доза его жизненно необходимого
наркотика. Москва – это моя любовь, а как можно жить дальше, если из жизни
исчезнет любовь? Я могу жить только в атмосфере любви, потому что без неё жизнь
слишком скучна и тосклива. И у меня ничего нет. Ничего, кроме моей любви… Когда
я приезжаю в Москву, я наслаждаюсь каждой минутой нашей близости и, несмотря на
все трудности, связанные с познанием этого города, ощущаю себя по-настоящему
счастливой. Познакомившись с этим городом, я почувствовала, что жизнь здесь не
может пройти бесцветно, – здесь всё бурлит, и дразнит, и обещает успех.
Как только я приезжаю на родину, чтобы проведать сестёр и
братьев, мне становится жутко плохо – как будто от похмелья после грандиозной
пьянки. Я выхожу из своего ветхого дома, и мне хочется кричать. Кричать от
серой, безысходной мрачной пустоты. Кричать при виде пьяных родителей, босых
голодных сестёр и братьев, проживающих несчастливое детство… Кричать от горы
пустых бутылок, тараканов и жуткой грязи… Я начинаю ломать голову, как же мне
наполнить хоть каким-либо смыслом эту жизнь, и не нахожу ответ: что бы я ни
делала, что бы ни создавала вокруг себя, никакого смысла нет и уже никогда не
будет. В моей деревне меня хватало ровно на сутки. Отец ужирался до чёртиков и
постоянно клянчил у меня на бутылку. Мать рылась в сумке в надежде найти
кошелёк и стащить его содержимое. Я всегда оставляла ей деньги на малышей и
брала с неё клятву, что ни копейки не будет потрачено на выпивку. Мама клялась,
обещала, что всё пойдёт только на благо семьи и будет истрачено со здравым
смыслом. Я уезжала с тяжёлым сердцем и… почти ей верила, а затем узнавала, что
деньги были пропиты предками, а моим братьям и сёстрам досталось разве что
только на хлеб…
В этот день Сергей взял меня прямо в кабинете. Просто закрыл
дверь на ключ и спросил, что я выберу: остаться на улице без гроша или продолжу
работать в клубе под его покровительством. Я выбрала второе… Выбрала и не
пожалела.
Я не могла бы назвать себя его любовницей. Наверное,
любовница – это что-то более близкое и ценное. Мы занимались сексом у него в
кабинете не часто. За это он давал мне зелёную улицу: менеджер и хореограф
относились ко мне с особой благосклонностью, составляя концертную программу под
меня. Конечно, меня не любили другие девушки-танцовщицы. В лицо улыбались,
заискивали, а за глаза поливали грязью и ненавидели. Но я научилась не обращать
внимания на то, что шепчут у меня за спиной. Меня не интересовало мнение обо
мне других людей. Моя жизнь не нуждалась в чьём-то одобрении, и у меня не было
времени, чтобы из-за кого-то расстраиваться, с кем-то спорить и кому-то что-то
доказывать.
Мои соседи по коммуналке знали, что я стриптизёрша, – ведь я
возвращалась только под утро и спала до трёх часов дня. В моей комнате везде
висели концертные костюмы, перья, накидки, парики, валялись сапоги на высоченных
каблуках. Эти наряды я приобретала на свои деньги и держала их дома из-за того,
что мои напарницы, в моё отсутствие, могли смело затушить о костюм бычок и
прожечь дырку, порезать, оторвать камни.
Так вот, соседи по коммуналке считали меня грязной девкой, а
стриптиз – порнографией и пошлостью. Им было невдомёк, что профессиональный
стриптиз – это очень эстетично и сексуально. Главное, чтобы девушка была
пластична, относилась к делу с душой и на неё было приятно смотреть. Это радует
глаз и чрезвычайно заводит. Тело женщины совершенно и достойно восторженных
мужских глаз. Если танец красивый, то он и смотрится одухотворённо.
Меня всегда удивляли и напрягали люди, называющие стриптиз
аморальным и недостойным уважения. Мол, девушки, танцующие стриптиз, непременно
все лёгкого поведения. Можно подумать, что те, кто его не танцует, тяжёлого.
Для меня симпатичны те, кто считает, что стриптиз – это искусство.
– Аня, то, чем ты занимаешься, – это пошло и грязно, –
как-то заявила мне подвыпившая соседка. – Уж лучше мыть полы, чем быть
стриптизёршей, – старалась она меня пристыдить.
– Лучше танцевать стриптиз, чем ходить с ведром и шваброй, –
совершенно спокойно ответила я.
– Я бы ходила со шваброй. Всё же не перед мужиками голой
порхать.
– А почему бы и не порхать, если есть что показать?! –
парировала я.
– Зато с моей гордостью всё было бы в порядке, – не
унималась соседка.
– Я своё уже со шваброй отходила, когда ещё школьницей
сельский клуб мыла, пока он не закрылся. А что касается гордости, то какой с
неё прок? – заметила я, всматриваясь в морщинистое и усталое лицо женщины,
которая всю жизнь проработала крановщицей, ушла на копеечную пенсию и теперь,
наедине с телевизором и драгоценной гордостью, заливала своё одиночество
алкоголем. – Гордость в карман не положишь. На хлеб не намажешь.
