– Прямо головоломка какая-то… Во дела!
– Есть желание поломать голову над этой задачкой?
– Я попробую – но ничего не обещаю. Понимаешь, если вплотную
заняться этим делом, то мне понадобится уйма времени, но я же не могу
разорваться, чтобы охранять тебя и расследовать это дело. Причем я не удивлюсь,
если оно окажется мне не по зубам. Мне придется с тобой много беседовать, но ты
вряд ли захочешь посвятить меня в те вещи, которые мне наверняка потребуется
знать…
– А ты и не напрягайся. Решай головоломку, пока я занята
своими делами. Я же тебя ни к чему не обязываю и не жду результата. Я просто
дала тебе почву для размышлений. Кстати, сегодня я тебя отпускаю.
– Почему?
– Езжай, порезвись с ребятами. Эта ночь твоя. Считай, что в
честь окончания военных действий я дала тебе незапланированный выходной.
– А как же ты?
– А что – я? Я сейчас лягу отдыхать. Скверно себя чувствую…
В доме дежурит охрана. Ты прекрасно знаешь, что в этот дом просто так не
войдешь. Так что езжай, повеселись. У тебя есть девушка?
– Я женат.
– Надо же! Обычно люди твоей специальности не заводят семьи.
– Я женат уже пятнадцать лет.
– Сколько?!
– Пятнадцать лет.
– Господи Исусе! Я думала, что столько лет люди вместе не
живут. Ну тогда понятно, что свою жену на банкет ты не поведешь. Она просто
испугается моих ребят.
– У меня есть с кем пойти, – засмеялся Жорик. – Возьму
девушку не из пугливых.
– Тогда желаю хорошо отдохнуть.
– Чупа, а как же тот, в подвале?
– А что ему будет? Пусть сидит. Я сказала домработнице,
чтобы она отнесла еду кому-нибудь из охраны, а они передадут ее нашему
курортнику. Так что с голоду не помрет. Пусть пару дней посидит, а потом можно
будет и разговаривать.
– Нет, просто он такой здоровый! Я боюсь, как бы он батарею
не оторвал…
– Не оторвет.
Попрощавшись с Жориком, я подошла к камину и растопила его.
Затем налила себе порцию виски, размером в два пальца, растянулась на медвежьей
шкуре и стала наслаждаться напитком богов. Сколько я выпила виски за свою жизнь
– известно только мне. Если сложить все бутылочки, можно было бы спокойно открыть
элитный магазин. Шкура медведя всегда теплая и так прекрасно ласкает тело. Эту
шкуру притащил в свое время Фома. Когда-то резвый камчатский медведь носился со
своими «коллегами» по тайге и думать не думал, что его постигнет столь
печальная участь. В моей спальне расстелена шкура рыси. Я никогда не была
сторонницей Гринписа и не состояла в комитетах по спасению животных. Я такая –
какая есть и не люблю лицемерить. Одной из моих самых больших слабостей
являются меха. Они вызывают во мне возбуждение, страсть, и я с удовольствием
надеваю шубы прямо на нижнее белье. Фому всегда это шокировало. Но ему,
убогому, не понять, что значит ощущать прикосновение хорошо выделанного меха к
обнаженному телу. Моей самой большой слабостью всегда была белая норка – только
не какая-нибудь крашеная подделка, а норка-альбинос. Когда я вижу этот мех, то
трепещу с такой дикой силой, что уже никто не может меня остановить.
Жалеть животных? Как я могу жалеть животных, если не умею
жалеть людей?
Глава 15
От выпитой порции виски у меня приятно закружилась голова,
тело стало легким и невесомым. Я подошла к бару, налила вторую порцию и вновь
растянулась на шкуре медведя. Камин пылал так жарко, что мне пришлось встать,
раздеться до трусиков и лечь обратно. Я перекатилась на спину и почувствовала,
как затвердели мои соски.
Тело напряглось, как струна, на шее выступили маленькие
капельки пота.
Я закрыла глаза и вспомнила свой далекий Хабаровск. Очень
часто бывают моменты, когда я начинаю жалеть себя. Кто виноват в том, что жизнь
повернулась именно так, а не иначе? Грязные приставания ненавистного мне отчима
оставили в душе настолько черный след, что даже по прошествии времени ни с того
ни с сего всплывают в памяти.
Вот я лежу на своей даче, которая тянет почти на миллион
долларов, на медвежьей шкуре, которая тоже стоит немалых денег. За окнами стоит
мой «шестисотый» «Мерседес», и только одному богу известно, какой ценой мне все
это досталось. Деньги никогда не бывают чистыми. Они грязны только потому, что
называются деньгами. Они достаются нам потом и кровью, но когда мы приходим к
большим деньгам, то стараемся забыть про все унижения, через которые пришлось
пройти, прежде чем в кармане завелась кругленькая сумма.
Вот сейчас я имею деньги и власть. Головорезы слушают каждое
мое слово и исполняют все мои прихоти.
Коммерсы дрожат и заглядывают в рот. А ведь все могло быть
совсем по-другому. Я всего достигла сама. Я сильная. Я такая сильная, что
иногда даже сама себе удивляюсь. Моя жизнь просто не могла сложиться иначе. Я
не отношусь к тому типу девушек, которые, встретив богатого дядю, любой ценой
пытаются женить его на себе. Мне всегда приходилось доказывать свою
неординарность самой, выгрызать место под солнцем зубами. Наверное, это оттого,
что я родилась в семье, где до меня никому не было дела. У меня не было любящей
мамы, трясущейся за свое чадо больше всего на свете, не было доброго папы.
Моя семья считалась неблагополучной, и это клеймо стояло на
моем лбу все школьные годы. Я никогда не любила школу и все, что с ней связано.
Мне приходилось ходить на занятия в дырявых туфлях со скособоченными каблуками.
Это были самые дешевые кооперативные туфли.
Однодневки – как их тогда называли. Только вся разница
состояла в том, что мои сверстницы если и покупали такие, то носили лишь
несколько недель, а я таскала их год.
Когда туфли начинали несносно жать, я стаптывала пятки. А
позже я обрезала задники, и получались шлепанцы.
При воспоминаниях о капроновых колготках меня вообще кидает
в дрожь. Они были зашиты до такой степени, что были похожи на большой клубок
разноцветных ниток. Господи, о каких кавалерах могла идти речь! Меня никогда и
никто не любил. Что ж, это помогло мне полюбить себя и увидеть в себе сильную
личность. Я стала сама для себя доброй мамой и заботливым папой. В те годы,
когда мои сверстники бегали по дискотекам и собирались в компании, я шла в
«Интурист» и мыла полы в туалетах.
Банка хлорки и резиновые перчатки стали моими первыми
рабочими инструментами.
