– Жорик, садись в машину и проконтролируй ситуацию. Скажи
водителю, что этого молодого человека нужно довезти до Московского проспекта, а
затем в аэропорт. В аэропорту запихнешь его вместе с подругой на рейс до Урала.
Как освободитесь – сразу ко мне.
– Чупа, я не могу оставить тебя одну. Может, лучше этого
товарища посадить на такси? – Жорик недовольно посмотрел на Тима.
– Нет. Делай, что я тебе сказала, и не задавай лишних вопросов.
Я буду тебя ждать здесь, в этой палате. Постарайся уложиться как можно быстрее.
Жорик кивнул и потащил за собой Тима. Я посмотрела на часы и
вздохнула. Ровно четыре часа. Через час в зимнем саду меня будет ждать Димка.
Хотя можно особо не переживать. Сегодня он весь вечер проторчит там и вряд ли
наделает каких-нибудь глупостей. Сделав глубокий вдох, я вновь зашла в палату и
села рядом с Бульдогом.
– Ну вот мы и одни, – сказала я, с трудом сдерживая слезы. –
Если бы ты знал, как я ждала этой встречи… Сколько я о тебе думала и как сильно
люблю…
Я наклонилась над Бульдогом, и слезинки предательски капнули
на его лицо.
– Ты плачешь? – прошептал Макс.
– Да.
– Ты же сильная.
– Сейчас нет.
Бульдог улыбнулся и тихо сказал:
– Знаешь, я опять уловил знакомый запах, твои волосы пахнут
спелой пшеницей. Мне столько бессонных ночей мерещился этот запах, а теперь
даже не верится, что я опять могу его вдыхать.
– Макс, что с тобой случилось? Что произошло той ночью?
– Я и сам не знаю. Я знаю только одно: ты в опасности.
Кто-то охотится за тобой и следит за каждым твоим шагом. В ту ночь этот
проклятый корейский джип несколько раз переехал меня. Затем эти скоты выкинули
меня прямо на дороге, а больше ничего не помню. Я очнулся в больнице.
Единственное, что я до сих пор не могу понять, почему меня тогда не убили.
Зачем оставили жить калекой?!
– Ерунда, Макс. Главное, что ты жив и что я рядом. Я буду
твоей женой, матерью, любовницей, сиделкой. Ты нужен мне любой – я не могу без
тебя. Погладь мои волосы – я так соскучилась по твоим рукам…
Макс крепко сжал скулы, и из его груди раздался
пронзительный стон.
– Что случилось? – испугалась я.
– Чупа, мои руки не работают и больше никогда не будут
работать…
– Как?
– Я не могу взять в руки карандаш, а ты хочешь, чтобы я
погладил твои волосы.
– Ерунда. Я видела кучу фильмов, читала массу литературы. Со
временем все функции восстановятся. Просто нужно время и физические нагрузки.
Вот увидишь – все будет хорошо. Ты не один, нас двое.
– Нет, Чупа, ничего не восстановится. Я безнадежен.
– Но так не бывает!
– Бывает.
– Нужно верить в собственные силы – тогда будет результат.
– Какая вера?! О чем ты говоришь?! Мне нужно умереть, вот и
все.
Я сморщила лоб, взяла кисть Бульдога и подняла вверх. Рука
безжизненно упала на кровать, не задержавшись в воздухе даже на пару секунд.
– Ну а поднять голову ты можешь? – спросила я, не скрывая
слез.
– Нет, – прошептал Бульдог. – Я ничего не могу, Чупа. Я не
могу поднять ногу, голову. Я совершенно не чувствую нижней части. Я больше
никогда не смогу сделать тебе что-либо приятное. Ничего не работает.
– Так не бывает, – рыдала я, прижав руки к груди.
– Как видишь, бывает все.
– Но ведь ты был таким здоровым мужчиной…
– Это меня не спасло.
Я вытерла платком слезы и вышла из палаты. Обнаружив дверь с
табличкой «Главный врач», я постучалась и зашла в кабинет. Представившись, села
в кресло и попыталась вникнуть в смысл произносимых врачом слов. Эти слова
звучали как приговор, больно раня мои оголенные нервы.
– Он никогда не сможет ходить. Повреждены важнейшие нервы.
Все функции опорно-двигательного аппарата восстановлению не подлежат.
– У меня есть деньги. Много денег. Я отдам последнее за то,
чтобы этот человек двигался, – вырвалось у меня.
– Есть вещи, которые нельзя купить за деньги. Здоровье не
купишь, – сухо сказал врач. – Используйте свои деньги для того, чтобы поместить
этого человека в самый лучший дом инвалидов и обеспечить ему хороший уход.
Вернувшись в палату, я подошла к Бульдогу и зарыдала.
– Не надо, Чупа, не плачь, – прошептал он. – Послушай, что я
тебе скажу. Я очень сильно тебя люблю. Настолько сильно, что ты даже не можешь
себе представить. Мне больно оттого, что я больше никогда не смогу тебя
защищать и быть рядом. Прости меня. Помнишь, ты когда-то меня подозревала…
– Я не хочу это вспоминать.
– Нет. Послушай. Я хочу, чтобы ты это знала. Ты подозревала
меня напрасно. Я любил тебя с той самой минуты, когда впервые вошел в твой дом.
Ночью я строил планы, мечтал о том, что когда-нибудь мы будем вместе. Я никому
не говорил о том, что у меня есть брат-близнец, но Дашке я как-то рассказал о
нем. Тот рюкзак она притащила, узнав, что Тим заядлый грибник и дачник. К
выстрелам в Гатчинском дворце этот рюкзак не имеет никакого отношения.
– Я не хочу ничего слушать, – шептала я. – Все будет хорошо.
Они хотят оформить тебя в дом инвалидов, но ты же знаешь, что я никогда этого
не допущу. Ты будешь жить на даче вместе со мной. Я буду о тебе заботиться, а
большего мне и не надо. Просто позволь мне быть рядом. Я так устала за эти дни,
проведенные без тебя.
– Нет, Чупа. Ты сама не ведаешь, что говоришь. Я калека. Я
даже не могу самостоятельно сходить в туалет, пойми, я не могу воспользоваться
твоей жалостью, твоим состраданием и самопожертвованием. Я не допущу, чтобы моя
болезнь связала тебя по рукам и ногам.
– Макс, родной! Что ты такое говоришь! Главное, что мы
вместе. Это не сострадание. Это любовь. Неужели ты до сих пор не понял? Я люблю
тебя, черт побери. Я куплю тебе инвалидную коляску…
– Я не могу сидеть, – перебил меня Бульдог.
– Научишься.
– Да не научусь я, пойми! Я уже ничему не научусь!!!
– Ну не научишься, и не надо. Днем ты будешь лежать в
беседке и смотреть на небо. Каждый день я буду приносить тебе кассеты и
включать видик. Я скуплю все фильмы – лишь бы тебе не было скучно.
