Голос Джованни дрогнул от переполнявших его эмоций, юноша замолчал, а потом снова продолжил:
— Отче, я разрыдался точно так, как сейчас. Ужаснулся своему греху и почувствовал беспредельную любовь к Матери Божьей. Долго я плакал один в тиши часовни, раскаиваясь в преступлении. Затем пришли монахи, на вечернюю службу. И в первый раз сердце мое открылось навстречу божественной литургии. Я ощущал безмерную радость. Когда вечерня закончилась, я пошел к игумену и поведал ему свою историю.
Он сурово осудил мои грехи, но нашел слова утешения и сочувствия для кающегося грешника. Следующие несколько недель я улучшал знание греческого языка, а настоятель учил меня основам православной веры. Затем, с его согласия, я решил принять православие. О, я испытал чудесные мгновения, чувствуя, как Божья благодать осеняет меня!
Старец ничего не ответил. Он слушал исповедь Джованни и тихо молился по четкам.
— Я не знал, что делать, — продолжил послушник. — С одной стороны, мне неудержимо хотелось назад в Венецию, чтобы вновь увидеть Елену, хотя я знал, что это чрезвычайно опасно. А с другой — я чувствовал потребность вернуться к своему наставнику и признаться ему, что не сумел выполнить его поручение. Но отец-настоятель разубедил меня, опасаясь, что я могу попасть в руки венецианцев, контролирующих Адриатику. Он также считал, что Елена исполнила мою последнюю просьбу. Надеюсь, он прав.
Однажды игумен подошел ко мне и сказал, что очень обеспокоен. Слишком много людей знало о моем пребывании в маленьком монастыре, и отец-настоятель боялся, что властям вскоре тоже станет об этом известно. Он предложил мне отправиться на гору Афон вместе с тремя другими братьями. Афон, как и остальная часть Греции, находился на территории Османской империи, и можно было не опасаться, что там меня схватят венецианцы. Я с радостью принял предложение, ибо чувствовал, что мне тесно в монастырских стенах.
Вот так я попал на Афон. Монахи, с которыми я путешествовал, отправились в монастырь Симона-Петра. Тамошний настоятель вошел в мое положение и разрешил пожить на странноприимном дворе, где останавливается множество паломников. Через несколько недель трех монахов посетил их соотечественник с Крита, художник Феофан, известный не только своим мастерством, но и набожностью. Он слышал обо мне и попросил разрешения встретиться со мной. Я рассказал ему, как икона Богоматери кисти Андрея Рублева обратила меня в православие и что мне нравится писать образа. К моему удивлению, художник предложил научить меня иконописи и даже показать, как пишутся иконы Богородицы в русском стиле. Я согласился с радостью и смирением. Семь месяцев я постигал у непревзойденного мастера умение изображать святые лики. Затем он покинул монастырь Симона-Петра и отправился в другой, где его попросили расписать церковь и трапезную. Я хотел было последовать за ним, но почувствовал непреодолимое желание остаться в обители Симона-Петра. Чем больше я делил тяготы монашеской жизни с братьями, тем сильнее мне хотелось стать одним из них. Я открыл свое сердце отцу-настоятелю, который поддержал мое стремление и разрешил стать послушником. В день праздника Благовещения я впервые облачился в монашеское одеяние. Каждый день я писал иконы, вместе с остальными монахами участвовал в службах и послушаниях.
Джованни замолчал, чтобы набрать воздуха в легкие, закрыл на несколько мгновений глаза и дрожащим от усталости и волнения голосом закончил свой рассказ:
— Последние три года я постоянно обращался к Господу, моля его о прощении, и писал иконы Божьей Матери. Я думал, что перевернул страницу моей прошлой жизни навсегда. Но когда настоятель сказал, что в моих иконах Богородицы слишком много «земного», мысль о том, что мне никогда больше не разрешат рисовать, так же мучительна для меня, как мысль о том, чтобы покинуть монастырь.
Он снова замолчал.
— И вот, батюшка, я пришел к тебе, чтобы ты пролил свет в мою душу, ибо я блуждаю в потемках. Считаешь ли ты, что Господь требует, чтобы я бросил живопись и принял постриг? Или мне следует продолжить рисование и забыть о монашеской жизни?
Джованни пристально вгляделся в морщинистое лицо, освещенное зыбким пламенем свечи. Он был уверен — слова, которые сейчас скажет старец, избавят его от дилеммы, мучающей его. В то же самое время вопрос о Елене воскресил давно похороненные воспоминания, и мысли юноши уже не были столь ясны, как раньше. Вернее, что-то случилось с телом и сердцем Джованни и поколебало его уверенность. Он был уже не тем человеком, который переступил порог хижины отшельника. Простые слова старца вернули юношу в прошлое, и Джованни понял, что по-прежнему одержим Еленой. Закончив рассказ, он задал вопрос по инерции, потому что именно за этим и пришел к старцу. Но в глубине души он смутно осознавал, что теперь спрашивать следовало не об этом. С волнением и нетерпением юноша ждал от старца Симеона ответа.
Несколько минут отшельник молчал. Затем поднял левую руку и указал на стол в нескольких шагах от послушника.
— Ты, должно быть, хочешь пить, сын мой. Вон там вода.
У Джованни на самом деле пересохло в горле, и он встал, чтобы напиться. Затем вновь подошел к старцу и сел перед ним.
Старик ласково улыбнулся.
— Теперь расскажи мне, зачем ты остался в монастыре и почему хочешь принять постриг?
Джованни на мгновение задумался.
— Чтобы, неустанно молясь, служить Богу.
— Хорошо. Но почему ты хочешь посвятить себя Господу?
— Потому что он всеблаг, и я не хочу тратить жизнь на поиски чего-то, что может погубить меня и других…
— Если я понял правильно, ты пришел в монастырь и хочешь там остаться из-за любви к Господу и из-за страха потеряться в мире?
— В некотором роде, да.
— В этом-то и кроется твоя проблема, Джованни.
Послушник взглянул на старца, широко раскрыв глаза.
— Страх перед миром на самом деле есть не что иное, как страх перед самим собой. А если ты боишься себя, твоя любовь к Богу всегда будет ограничена, и ты никогда не сможешь достичь конечной цели духовной жизни.
Старец умолк. Будучи не в силах дольше ждать, Джованни спросил:
— А… что это за цель?
— Обожение человека.
Послушник задумался над словами отшельника и попросил:
— Отче, расскажи мне об этом.
Старец закрыл невидящие глаза, словно искал ответа в глубинах своей души.
— В Писании сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его».
[17]
Богословы восточной церкви обосновали всю христианскую духовную жизнь этим фундаментальным положением.
«Бог сотворил человека по образу Своему» означает, что человек — единственное создание на земле, отмеченное печатью Божьей. Эта печать есть не что иное, как наш разум и свободная воля. Никто из животных не обладает разумом и свободной волей, и благодаря этим двум качествам человек может стать подобным Богу. Такое подобие даруется не сразу. Оно приходит через зов, возможность, стремление. Только благодаря этим двум Божественным дарам, разуму и воле, человек может захотеть стать подобным Богу. И с помощью милости Господней может достичь своей цели.
