Мой адвокат добивался того, чтобы до суда меня
отпустили домой, но пока эта попытка не увенчалась успехом. Говорят, человек ко
всему привыкает, но я никак не могла привыкнуть к своей новой жизни, если
пребывание в камере вообще можно назвать жизнью. Оставалось только ждать суда,
который неизвестно что решит. И от этой неизвестности мне становилось еще
тяжелее. Перед глазами часто возникал Стае, который тянул ко мне свои ручки и
спрашивал, почему я пропала. Я вспоминала Андрея и то, какой же он все-таки
хороший муж и отец. Я постоянно лежала на своей шконке, иногда спускаясь вниз
лишь для того, чтобы справить нужду, немного поесть и попить, и опять
забиралась наверх. Несколько раз я виделась с адвокатом, который убеждал меня,
что все обойдется, что все будет хорошо, что скоро я вновь окажусь на свободе и
все плохое забудется, как страшный, кошмарный сон. Я отвечала на какие-то
вопросы, молча кивала и тупо смотрела перед собой. Мои глаза были воспалены,
потому что я спала на втором ярусе и прямо перед моей кроватью висела лампочка
без абажура. Глаза от яркого света слезились, болели, и по ночам мне
приходилось накрывать их полотенцем. Иногда, по ночам, я зажмуривалась и молча
глотала слезы, потому что прекрасно понимала: здесь нельзя давать волю своим
чувствам, от этого могут быть самые нежелательные последствия. В том месте, где
я находилась, ни в коем случае нельзя обращать на себя чужое внимание. Я
постоянно отрицала свою причастность к убийству, но чем больше я ее отрицала,
тем все больше и больше понимала: еще немного, и буквально все мне будет уже
безразлично, у меня больше нет сил для борьбы.
Последняя надежда оставалась на моего
адвоката. В камере постоянно говорили о том, что с хорошим адвокатом всегда
можно выкрутиться, поэтому во мне и тлела маленькая надежда на чудо. Самой
страшной новостью для меня оказалось то, что погибшего Виталия неоднократно
видели сидящим в машине возле моего дома. Его по фотографии опознали мои
соседи. Это известие убило меня окончательно, и я вообще перестала что-либо
понимать. Получается, что до Египта Виталий несколько раз подъезжал к моему
дому и просиживал там часами.
После новости, которая так сильно меня
ошарашила, я вспомнила тот момент, когда увидела Виталия в первый раз. Я тогда
еще подумала, что мы с ним уже встречались и что я где-то видела его раньше. Но
я так и не смогла вспомнить, где и при каких обстоятельствах. А может… Может
быть, он просто на кого-то похож, и все?
Глава 7
Этой ночью я почти не спала. Я пыталась размышлять,
но в моей голове проносился лишь сумбурный поток мыслей. Я думала про погибшего
Виталия, копалась в лабиринтах своей памяти в попытке понять, почему совершенно
незнакомый мне мужчина просиживал по нескольку часов в своей машине около моего
дома. У меня было слишком много вопросов, на которые не было никаких ответов.
Больше всего я боялась думать о сыне и муже. Особенно о сыне. На сердце лежал
тяжелый камень. Мне была ужасна сама мысль о том, что мой сын может узнать, что
его мать сидит в тюрьме, да еще и за убийство. Когда мне было совсем плохо, я
начинала думать о смерти, но тут же вспоминала слова адвоката, который обещал
меня вытащить и уладить все недоразумения.
Я смотрела на других женщин и видела, что
многие из них смогли смириться со своей судьбой, приспособиться к тем условиям,
в которые попали. Но, несмотря ни на что, в глубине души они продолжали
надеяться. Они ели овсяную кашу на воде, хлеб, пили воду и говорили, что, для
того чтобы выжить, нужно лишь здраво взглянуть на ситуацию и принять ее такой,
какова она есть.
Приложив ладонь к сердцу, я ощутила острую
боль и тяжело задышала. Слишком спертый воздух в камере, да еще и какой-то
непонятный озноб у меня по всему телу… Я не знала, что ждет меня впереди, но от
слова «тюрьма» у меня поднималась температура, и я начинала бредить. Подняв
голову, я попыталась наладить дыхание, но почувствовала себя еще хуже.
— Мама, мамочка… Почему я здесь?
Почему? — прошептала я, глотая слезы, и обвела глазами спящих женщин.
Кто-то из них громко храпел, кто-то посапывал,
кто-то стонал во сне… Я смотрела на них глазами, полными ужаса, и пыталась
понять, как вообще можно спать в подобных условиях. Остановив свой взгляд на
бельевой веревке, я стала думать о том, как бы ее отвязать. Я совершенно ясно
поняла, что не смогу есть овсяную кашу с хлебом, пить воду, спать по ночам и на
что-то надеяться, потому что чем больше проходило времени, тем все меньше
надежд оставалось, а глядя на эту веревку, я вдруг подумала, что надежд не
осталось вообще.
Я еще раз посмотрела на веревку и прокусила
губу до крови, не чувствуя боли. Прикреплена она так, что мне не удастся
незаметно снять ее, а к тому же на веревке слишком много узлов, которые мне не
развязать. Я еще раз оглядела камеру и не нашла ни одного предмета, который
помог бы мне свести счеты с несправедливостью жизни и уйти от проблем. А было
бы так хорошо, если бы уже где-то вдалеке от меня осталась эта страшная камера
с этими чужими женщинами, многие из которых не мылись и давно позабыли об
элементарных правилах личной гигиены, и мне бы больше никогда не пришлось
общаться с этим ушлым и невоспитанным следователем, который даже не думал
прислушиваться к моим показаниям и переворачивал все мои слова против меня…
Я не знаю, как я дожила до утра. Лежала с
открытыми глазами, и мне казалось, что меня уже нет. Что-то безвозвратно
сломалось во мне, что-то ушло и вряд ли вернется назад. В первые дни,
проведенные в камере, у меня было жуткое желание кричать — от навалившегося на
меня кошмара, от ужаса и от моего бессилия. А сегодня мне уже не хотелось
кричать. У меня не было сил, чтобы произнести даже одно-единственное слово.
Одна женщина-соседка как-то сказала мне, что если я буду себя изводить, то
долго не протяну, потому что на мне уже и так лица нет. Она попыталась меня
успокоить и сказала, что тяжело только сначала, а потом начинаешь ко всему
привыкать. Самое главное, чтобы попалась хорошая зона. Я смотрела на свою
соседку, с трудом сдерживая слезы, и не могла понять, о чем она говорит, потому
что не представляла, как зона может быть хорошей. Но она продолжала говорить,
мол, на хорошей зоне за соответствующую мзду я смогу встречаться со своим мужем
на трехдневных свиданиях. А я не могла представить себе Андрея, приехавшего ко
мне на зону! У меня не было сил для того, чтобы его увидеть, и уж тем более для
того, чтобы что-то ему объяснить. Видя мою болезненную реакцию, моя соседка
попыталась меня успокаивать дальше и сказала, что если у меня есть дети, то за
мзду на зону можно провести даже ребенка. Услышав последнюю фразу, я почувствовала
себя еще хуже и, не сдержавшись, заплакала. Стасик и зона… Господи, да ведь
лучше не жить! Чтобы мой маленький сын увидел, где находится его мать, узнал,
что она осуждена как убийца, и начал меня стыдиться? Нет, ни за что!
— Я не хочу жить, — как можно тише
прошептала я своей соседке и тихонько всхлипнула.
— Придется, — спокойно ответила та.
