— Нет. Я хочу с собой что-нибудь сделать.
— Все поначалу хотят, только потом это
проходит. Странно, ты здесь уже не первый день, а это желание у тебя еще не
пропало. Должна бы уже пообтесаться. А уйти из жизни даже не думай. Тут для
этого нет никаких подручных средств, но даже если найдешь, то умереть тебе не
дадут — попадешь в лазарет и нарвешься на крупные неприятности.
Не успела я договорить с соседкой, как в окошко,
называемое на местном жаргоне кормушкой, выкрикнули мою фамилию, приказали
собираться с вещами на выход.
— Куда это меня?
— На раскидон, — с видом знатока
ответила соседка.
— Я не поняла.
— Что тут непонятного? В другую хату
поедешь.
— Почему?
— По тюрьме все гуляют. Администрация
часто так делает, чтобы жизнь медом не казалась. Это такое своеобразное
психологическое давление на арестантов.
— А почему именно меня?
— Все через это проходят. Что ж,
поменяешь обстановочку, и, может, в другой хате тебе больше понравится.
— Да как в тюрьме вообще может
нравиться? — опешила я.
— Мало ли. Может, там поспокойнее будет,
ночами реветь перестанешь.
Не прошло и пяти минут, как открылась дверь и
меня вновь позвали на выход. Попрощавшись с соседкой, я взяла свой баул и пошла
в сторону выхода.
— Ты как в новую хату въедешь, не забудь
мне малявку черкануть. Дороги сейчас отменно работают, — крикнула она мне
вдогонку.
— Что работает?
— Дороги. Веревки, по которым записки
тянут.
— Ах, веревки…
Идя следом за женщиной-конвоиром по длинному
коридору, я не удержалась и тихо спросила:
— Куда меня ведут?
— Тебе кумовья все объяснят, —
жестко отрезала та.
— Кто?
— Иди, не положено мне разговаривать.
Через пару минут я оказалась в кабинете
следователя, который, к моему большому удивлению, поставил меня в известность о
том, что с меня сняты все обвинения. Мне принесли все мои документы и вещи из
камеры хранения. Подписав какой-то листок, следователь тут же протянул его мне,
заставил меня поставить на нем свою подпись и позвал конвоира.
— Все. Свободна. Там, у входа, тебя твои
люди ждут.
— Простите, что вы сказали?
— Свободна. Иди на выход.
— На выход? Вы меня отпускаете?
— Я же сказал, что с тебя сняты все
обвинения. Иди, твои люди тебе все объяснят.
— Какие люди? — Я непонимающе
смотрела на следователя, и меня трясло мелкой дрожью.
— Она еще посидеть хочет, —
ухмыльнулась конвоирша и слегка подтолкнула меня вперед.
— Нет, что вы… — проговорила я, словно в
бреду, и пошла, будто пьяная, по коридору.
На самом деле я очень плохо понимала, что
происходит. Я еще не до конца понимала, что тюрьма в самом деле уже осталась
позади, что в моей жизни больше не будет переполненных камер с полнейшим
отсутствием вентиляции и с чересчур большой влажностью, что не будет клопов,
вшей, блох и тараканов, не будет рядом женщин с самыми распространенными
тюремными болезнями — чесоткой и фурункулезом. В камере я мало двигалась, а
более опытные женщины говорили, что нужно больше ходить, иначе начинают
выскакивать фурункулы на ногах, а затем и вовсе гнить ноги. Я же никак не могла
представить, где там можно ходить, ведь проход очень маленький…
Я шла по коридору, сдерживая себя от того,
чтобы не разрыдаться, и вдруг вспомнила тот момент, когда в первый раз
зачесалась. Я сразу подумала, что у меня в одежде появились какие-то паразиты,
но это оказался кожный дерматит, который начался у меня от нервного напряжения.
Перед глазами вдруг возникла лежавшая от меня справа женщина, у которой был
страшный приступ почечных колик. Она жутко кричала и извивалась на своей
шконке, а потом от боли на какое-то время потеряла сознание. Я страшно
перепугалась, не зная, чем ей помочь. Женщина то приходила в сознание, то опять
его теряла. Мы вызвали врача, по-тюремному его называют лепила, но он пришел только
через три часа. К тому моменту моя сокамерница была уже почти зеленая. Лепила
даже не вошел в камеру. Мы подтащили еле живую женщину к кормушке, оголили ей
плечо и прямо через кормушку врач делал ей какие-то уколы. Жуткое зрелище!
И вот теперь все это позади. Эти страшные дни
и адские ночи. Господи, а ведь еще сегодня ночью я не хотела жить и строила
планы самоубийства! А сейчас… Сейчас мне хотелось жить и кричать от радости на
весь свет, что жизнь потрясающе прекрасна! Значит, правосудие все-таки есть. С
меня сняли все обвинения! Неужели с меня сняли все обвинения?! Неужели этот
длинный, слабо освещенный и удручающий коридор скоро закончится?!
Следователь сказал, что меня ждут мои люди.
Конечно же, это Андрей со Стасиком, а может быть, приехала даже и Светка. При
мысли о том, что через несколько минут я обниму своего сына и поцелую его в
пухленькие щечки, из глаз потекли слезы.
Выйдя за железные ворота, я огляделась,
поправила воротник пальто и увидела черный джип «Мерседес» с абсолютно темными
стеклами, за которыми ничего не было видно. Он стоял прямо на площадке у ворот.
Не обращая никакого внимания на незнакомую мне машину, я слегка поморщилась,
почувствовав, как от яркого солнечного света заслезились глаза. Затем подошла к
одиноко стоящей березе, нежно ее обняла и стала тихонько всхлипывать:
— Господи, спасибо тебе за все! Господи,
я всегда буду благодарить тебя! Всегда, господи!
