ЧАСТЬ 1
ПАДЕНИЕ
ГЛАВА 1
Грегор долго стоял у окна, упершись лбом в стекло, так долго, что на лбу остался след. Наконец он потряс затекшими руками, прогоняя противные мурашки и сдерживая рвавшийся из груди отчаянный вопль. Такой вопль, должно быть, издавал пещерный человек в момент опасности: убегая от саблезубого тигра, или когда у него гас костер, и он оставался дрожать от холода во мраке ночи. Набрав побольше воздуха, Грегор даже чуть было не открыл рот, но поборол себя и с тяжелым вздохом вновь повернул голову к окну.
Тут хоть вой, хоть головой о стену бейся, это ничего не изменит. Все будет в точности таким, как сейчас: и жара, и скука, и это бесконечное лето, с такими безнадежно долгими днями.
Можно, правда, разбудить Босоножку, двухлетнюю сестренку, чтобы было не так тоскливо, но лучше все-таки дать ей поспать подольше. Ей-то хорошо — она спит в комнате с кондиционером, вместе с семилетней Лиззи и бабушкой. В их квартире это единственная комната с кондиционером. В особенно жаркие ночи Грегор с мамой тоже там спят, положив на пол матрасы, но, сказать по правде, впятером им душновато.
Грегор достал из холодильника кубик льда и протер лицо, затем задумчиво сунул льдышку в рот. Во дворе у мусорного бака возился бродячий пес. Вот он встал на задние лапы, перевернул бак и увлеченно принялся рыться в вонючей помойке. Грегор заметил две тени, выскользнувшие из бака и юркнувшие под дом, и поморщился. Крысы. Они всегда вызывали у него отвращение.
Не считая пса, двор был абсолютно пуст. Обычно там шумно и многолюдно из-за детей, играющих в мяч, прыгающих на тарзанке и качающихся на скрипучих качелях. Но сегодня утром автобус увез их в лагерь — всех, от четырех до четырнадцати. Всех, кроме Грегора.
— Прости, малыш, мне очень жаль, но ты не сможешь поехать, — сказала мама несколько недель назад. Ей действительно было жаль — это читалось на ее лице. — Кто-то должен присматривать за Босоножкой пока я на работе, ты ведь знаешь, бабушке это уже не под силу.
Разумеется он знал. Весь этот год бабушка была как будто не в себе, путала реальность со сном. То вела себя как обычно, а то вдруг называла его почему-то Саймоном и разговаривала с ним так, будто он вовсе не Грегор. Интересно, кто этот Саймон?
Раньше все было иначе. Мама тогда работала неполный день, а у папы, который был преподавателем, на летние месяцы приходился отпуск. Вот кто мог бы остаться с Босоножкой и заниматься с ней хоть целое лето.
Но папа однажды ночью внезапно исчез, и жизнь Грегора резко переменилась. Теперь Грегор стал старшим и единственным в семье мужчиной, и обязанностей у него появилось выше крыши. Кроме всего прочего, еще и присматривать за маленькой сестренкой.
Так что ему ничего не оставалось, как сказать в ответ:
— Окей, мам, все нормально, лагерь — это для малышни! — и пожать плечами, показывая, что в свои одиннадцать он уже туда особо и не рвется.
Но маму волновало кое-что еще:
— Скажи мне, ты хочешь, чтобы Лиззи осталась с тобой? Для компании? — спросила она.
На лице Лиззи отразилась паника, а глаза наполнились слезами, и тогда Грегор поспешно ответил:
— Да нет, зачем же. Пускай едет. Нам с Босоножкой и вдвоем будет весело!
Ну да. И вот они вдвоем. А ему совсем не весело. И что веселого в том, чтобы провести целое лето с двухлетней сестрой и бабушкой, которая временами думает, что тебя зовут…
— Саймон!
Это бабушка позвала его из спальни.
Сдерживая улыбку, он потряс головой:
— Иду, бабуля! — и с хрустом разжевал еще не растаявшую льдышку.
Золотые лучи солнца заливали комнату. Бабушка лежала на кровати, укрывшись тонким лоскутным одеялом. Каждый его лоскуток был из ткани платья, из тех, что она когда-то носила. При ясном уме она рассказывала Грегору о своих лоскутках: «Вот это, в горошек, я надела на выпускной моей кузины Люси, когда мне было одиннадцать… вот этот, лимонно-желтый — от моего воскресного платья… а этот белый — от свадебного… Не веришь?»
Сегодня, однако, ум ее ясным не был.
— Саймон, — сказала бабушка, повернув к нему радостное лицо, — ты, кажется, забыл свой сверток с обедом. Как тебе там, в поле-то, без еды!
Бабушка выросла на ферме в Вирджинии и приехала в Нью-Йорк, уже выйдя замуж за дедушку. Видимо, в душе она так и не привыкла к городу и городской жизни. И Грегор порой втайне радовался тому, что в своих мыслях она теперь может туда вернуться. И даже слегка завидовал. Скучно же сидеть все время в четырех стенах! Автобус, должно быть, как раз подъезжает к лагерю, и Лиззи с остальными ребятами…
— Ге-го! — прозвенел тоненький голосок. Кудрявая головка показалась над решеткой детской кроватки. — Котю туда!
Босоножка вынула изо рта мокрый изжеванный хвост плюшевой собаки и протянула обе ручки к Грегору. Он высоко поднял сестренку и шумно подул прямо в красную пижамную клубничину на ее животике. Она зашлась радостным смехом, и плюшевая собака, которую Босоножка держала в руке, упала на пол. Грегор поставил сестру и поднял игрушку.
— Не забудь шляпу! — наставительно сказала бабушка из своей Вирджинии.
Грегор тронул ее за руку, пытаясь напомнить, где она на самом деле:
— Бабушка, хочешь выпить чего-нибудь холодненького? Как насчет рутбира?
Этот сладкий шипучий напиток из трав и кореньев у них в семье просто обожали.
— Рутбир? — засмеялась бабушка. — Сегодня что, мой день рождения?
Что тут ответить?
Грегор сжал ее руку, поставил на пол Босоножку и громко сказал:
— Я сейчас!
А бабушка все продолжала хохотать. «Рутбир!» — повторяла она, утирая слезы.
На кухне Грегор налил стакан рутбира, а для Босоножки приготовил бутылочку с молоком.
— Хоёдное! — сказала девочка, прижимая бутылочку к щеке.
— Да, отличное холодное молоко, — подтвердил Грегор.
В дверь постучали, и от неожиданности Грегор вздрогнул.
Глазком у них в семье никто не пользовался уже сто лет.
— Кто там? — спросил Грегор через дверь.
— Это миссис Кормаци, дорогой. Я обещала твоей маме прийти к четырем, проведать бабушку!
Грегор как раз вспомнил, что его еще ждет куча нестиранного белья. По крайней мере у него будет повод выйти из квартиры.
Он открыл дверь и впустил миссис Кормаци, всю оплывшую от жары.
— Привет, парень! Ну разве это не ужас? С трудом переношу такую дикую жару! — Она ввалилась вся красная, вытирая лицо несвежим носовым платком. — О, как приятно! Это мне? Какая прелесть! — и прежде чем он успел ответить, она уже жадно пила рутбир, так жадно, будто путник в пустыне, дорвавшийся до воды.
