Очень часто, когда весь барак уже спал, я
закрывала глаза и вспоминала сатанистов в нелепых балахонах и лежащего на траве
Глеба, опутанного ритуальными лентами. Я не держала на Глеба зла за то, что он
отправил меня в такое страшное место, главное, что он остался жив. Скорее
всего, он женился и уже давно позабыл о наших с ним отношениях. Его жена уже,
наверное, беременна и целует своего ненаглядного муженька в макушку по
нескольку раз в день. Иногда мне казалось, что три года в колонии я попросту не
протяну и в один прекрасный день сломаюсь, как ломается крохотная соломинка,
попавшая в бурный водоворот. Иногда мне хотелось наложить на себя руки, а
иногда запастись терпением и учиться жить дальше.
Многие девчонки отдавались надзирателям за
пачку дешевого чая, сигаретку или даже за обычную безделушку. Я смотрела на них
и думала о том, что я никогда не унижусь до этого. Колония приучила меня к
каждодневному самоконтролю, я стала сдержанной и осторожной на язык, но при
случае могла поставить на место любую обидчицу.
Со временем я привыкла курить папиросы и пить
крепкий чай. Кутаясь в телогрейку, шла на работу, садилась за швейную машинку и
со вздохом вспоминала изящные туфельки на высоченных каблуках и юбку из дорогой
кожи. Немного освоившись, я сблизилась с соседкой по шконке девушкой Таней,
которая точно так же, как и я, держалась обособленно от общей массы. Это была
крепкая светловолосая москвичка, попавшая в колонию за то, что убила любовницу
своего мужа. Ей дали восемь лет, но она рассчитывала освободиться пораньше, так
как ее родственники имели деньги и хорошие связи. Она знала, что они делают
все, чтобы вытащить ее отсюда, и терпеливо ждала своего часа.
– Это место не для нас, – постоянно
твердила она. – Ничего, Дашка, выкрутимся. Придет день, и мы уедем из
этого свинарника. Главное – не падать духом.
Я улыбалась сквозь слезы и, в сущности, была
бесконечно благодарна ей. Танька помогала мне держаться в этом дурдоме и
вселяла надежду на лучшее. Без нее пришлось бы намного тяжелей.
Хуже всего в зоне дело обстояло с личной
гигиеной. Хоть колония и считалась женской, но для женщин как таковых тут
ничего не было предусмотрено. Горячая вода отсутствовала, а это значит, что
негде было помыться. Самое страшное – это критические дни. С утра приносили
горячий несладкий чай. Его-то я и приспособилась использовать для личного
туалета. Были и такие, кто себя запускал, но мне хотелось оставаться женщиной
при любых обстоятельствах. Иногда я брала на швейной фабрике обрезки тканей. В
санчасти можно было выпросить маленький кусочек ваты, но от него толку мало.
Тем, что удавалось раздобыть, я всегда делилась с Танькой, да и она зачастую
отдавала мне последнее.
Очень часто под лапкой швейной машинки я
находила записки приблизительно такого содержания: «Как тебя зовут? Давай
познакомимся», «Хочешь за меня замуж?», «Ты занята сегодня ночью?». Я брезгливо
выкидывала их, даже не думая отвечать. Секс на зоне я считала дерьмовым
занятием, хотя раньше к лесбийской любви относилась с пониманием: отчего бы и
нет, если найти чуткую, красивую партнершу? Но здесь, с этими прошмандовками с
немытыми телами... Нет, нет и еще раз нет! От девиза «Попробуй пальчик, не
нужен будет мальчик» мне хотелось кричать что есть сил. А на соседних нарах
кричали, стонали, устраивали сцены ревности, дрались... Женские семьи жили
своей, непонятной мне жизнью. Некоторые пары создавались из разных отрядов.
«Муж» подкупал дежурных и прибегал на ночь к своей «второй половине» в ее
барак. Рано утром, еще до проверки, они вставали и расходились.
Меня губила моя брезгливость. Да и не только
меня, Таньку тоже. На зоне таких не любят, здесь другие законы, дикие для
восприятия нормального человека.
– Вы что, интеллигентки, что ли?! –
как-то спросила одна из «авторитетных» девиц.
– Нет, просто до колонии мы вращались в
других слоях общества, – усмехнулась Танька.
– И в каких же слоях ты вращалась? –
не унималась та.
– В то время, когда ты ходила в китайской
куртке и курила дешевые сигареты, я носила норковую шубу и звенела ключами от
собственного джипа и пятикомнатной квартиры в центре Москвы.
Танька перегнула палку. Такие разговоры на
зоне не приветствуются, а уж тем более не прощаются. В тот же день Танька
отказалась от чашки чая, которую передавали по кругу в знак преданности невесть
кем придуманному «общему делу». Вечером после отбоя ее завалили на пол и
принялись бить. Танька отбивалась как могла, но силы были неравные, а бабы
настроены слишком остервенело. Схватив первое попавшееся под руку, я стала
разгонять Танькиных обидчиц.
– Вот вам, твари, получайте! –
кричала я, нанося удары, даже не думая о том, что могу кого-нибудь убить. Мне
хотелось рассчитаться за то, что я вынуждена сидеть вместе с ними за колючей
проволокой, за то, что меня довели до такого состояния, за то, что на этой
чертовой зоне я никогда не чувствовала себя в безопасности, и за то, что я
вынуждена жить в постоянном страхе.
Танька немного отошла и начала помогать мне. У
нас хватило запала, и все расступились. Я была уверена, что нас больше не
тронут. Только бы отрядная, сожительствующая с начальником, не настучала ему о
случившемся! Если это произойдет, мы с Танькой залетим в карцер, а карцер – это
ни магазина, ни посылок, ни свиданий. За день всего один час прогулки. Все
остальное время без воздуха.
Ночью я приложила мокрое полотенце к Танькиным
синякам и тихо прошептала:
– Танька, ты прекращай так открыто брезговать
этим бабьем!
– Больше они нас не тронут, –
улыбнулась она.
– Может быть, но не исключено, что будет
еще хуже. Не надо отказываться от чашки чая, ведь тебе ее дают из уважения.
Отхлебни и сморщись, но только так, чтобы никто не видел. Нельзя жить в зоне и
пренебрегать тюремными законами. Наша задача – выйти на волю с наименьшими
потерями.
– Я тоже об этом думала, – вздохнула
Танька. – Но все эти тюремные понятия какие-то дикие, жестокие и до ужаса
бессмысленные. Почему я должна пить из одной кружки с этим быдлом?! Я думаю,
что скоро меня отсюда вытащат. Дашка, а ты не боишься со мной общаться?
– С чего бы это?
– У меня тут не очень хорошая репутация.
Я считаюсь «косячной девчонкой».
– Как это?
– Я не признаю здешних понятий и не желаю
считаться с тем, что можно, а что нельзя. Тебе, Дашка, опасно находиться рядом
со мной. Я могу запороть любой косяк, за который должна буду отвечать. А ты
попадешь под раздачу только за то, что ты была рядом.
– Сегодня я была рядом, и мы неплохо
отбились. Ты очень надежный человек, Танюха. На зоне это очень ценное качество.
Просто ты несдержанная. Не надо тебе переступать тюремную планку. Себе, как
говорится, дороже. Нам с тобой еще жить да жить.
