– Ты уверена?
– Сам подумай: как живется в
колонии? – пожала я плечами. – Главное тут – никуда не лезть. Не
будешь лезть – силком тебя никто не потянет. Вляпаться можно только по
собственной вине. Тут нужно держать ухо востро и никого не бояться. Например,
если кто-то уронит вещь, а ты нагнешься, чтобы ее поднять, то после этого на
хорошую жизнь не рассчитывай.
– Как это?
– Будешь до посинения за другими
подбирать. Тебе будут кидать, а ты подбирать. Не скажу, что в отряде меня
уважают, но, по крайней мере, не достают. Мне для этого пришлось несколько раз
пройтись табуреткой по головам. Я и сама не знаю, как смогла взять себя в руки,
когда сюда попала. Сначала думала, что не выживу, хотела руки на себя наложить,
но потом ничего, привыкла. Я здесь повзрослела, а может, постарела. В последнее
время я замкнулась на себе. Другие заключенные для меня как бы не существуют.
– А какие тут условия?
– Если эта гостиница считается здесь
крутой, то представь, как выглядят наши бараки. В бараках очень сыро. Вроде бы
отопительный сезон давно начался, а у нас до сих пор не топят. На стенах
грибки, плесень. В секциях воняет сыростью. Вода для питья ржавая. Говорят, что
эту зону построили на болоте. Так что где же ей взяться – нормальной воде? От
ржавой воды летят зубы, тело чешется. Девчонки расчесываются до крови, заносят
инфекцию, подолгу болеют. Тут все помешаны на сигаретах и чае. Это самое ценное
из того, что разрешают передавать в посылках. Все чифирят, но я чифирить не
могу – тошнит. Да и лицо от чифиря становится землистого цвета. Администрация у
нас паршивая. Охранники трахают зэчек за пачку дешевого чая, по обоюдному
желанию, естественно. Впрочем, с мужиками проще, они хоть немного нас жалеют и
понимают. А вот бабы-надзирательницы – те вообще сволочи, каких мало. Мы их
называем «эсэсовки». Они никогда и никого не слушают. Ты умирать будешь на их
глазах – они не почешутся.
Я замолчала и посмотрела на Глеба. Он вздохнул
и налил мне полную рюмку виски. Я выпила и принялась с аппетитом уплетать
куриную ногу.
Глеб закурил сигарету.
– Я видел, как тут других шмонают, –
задумчиво произнес он. – Родителей, родственничков... Это просто кошмар! С
родственниками заключенных обращаются так, будто они сами в чем-то провинились.
Раздевают, обыскивают сумки, все переворачивают. Правда, со мной так никто не
обращался. У моего товарища в этой колонии один дядечка знакомый есть. Он тут
юрисконсультом работает. Так вот, ему позвонили и хорошо заплатили, чтобы меня
никто не шмонал. Как видишь, получилось неплохо: выделили самый лучший номер,
разрешили пронести спиртное, сауну сделают.
– Ты же сюда в командировку приехал...
– Это я соврал, Дашка, – занервничал
Глеб. – Мне просто захотелось тебя увидеть. Я нашел следака, который вел
твое дело, и у него получил информацию о том, в какой колонии ты сидишь. Все
устроил и приехал. Думал, ты не захочешь меня видеть, но ты молодец, пришла.
Почему ты не спрашиваешь, как моя жизнь?
– Не знаю. В последнее время я больше
думаю о своей. Жаль, что она проходит мимо меня. Страшно подумать о том, что
впереди ничего не будет.
– Ты злишься на меня за то, что я тебя
сюда засадил?
– Нет. Тут все понятно. Я ведь хотела
тебя убить. Я знала, что ты меня засадишь.
– Знала?
– Ну конечно! Ведь ты мне еще в машине
грозился, когда я везла тебя, раненного, в больницу.
Я достала папиросу и закурила. Глеб посмотрел
на меня округлившимися глазами.
– Даша, брось эту гадость! Разве девушки
курят папиросы?
– Какая я девушка? Вот уже полгода, как я
обыкновенная зэчка, баба третьего сорта, отброс общества!
– Даша, прошу тебя, возьми сигарету.
Папиросы курят работяги, бомжи, нищие в переходах, но ты?!
Пожав плечами, я затушила папиросу. Затем
аккуратно завернула ее в клочок газеты и сунула в карман казенного халата.
– А это зачем?
– А это на следующий раз. Я выкурю эту
папиросу там, где это никого не шокирует.
Взяв тоненькую сигарету, я глубоко затянулась.
– Это дамские, с ментолом. Ты их раньше
очень любила.
– Я уже не помню, что было раньше. Теперь
мне кажется, что сигаретами накуриться невозможно. Охранники всегда над нами
издеваются. Когда посылки приходят, они вскрывают пачки и ломают сигареты.
– Зачем?
– Не знаю. Наверное, им просто хочется
покуражиться. Девчонки мучаются, курят поломанные сигареты.
– Тебя хоть кто-нибудь навещает?
– Один раз приезжала сестра на короткое
свидание. Мы разговаривали в кабинках, как на переговорном пункте. Они
застекленные, и связь в них через телефон. Правда, аппараты там стоят такие,
что в них практически ничего не слышно. Это сделали специально, чтобы
заключенные почувствовали себя настоящими изгоями. Во многих кабинках кричат,
стучат, многие плачут... Мы с сестрой давно уже в прохладных отношениях,
поэтому свидание не принесло мне радости. Она не пришла даже на суд... Не
понимаю, зачем она приехала в колонию? За полгода ни одной посылки, и вдруг
заявилась... Посмотреть захотела, в какой обстановке я нахожусь. Тут есть
только одно приятное место – лазарет, но туда еще нужно умудриться попасть.
Некоторые расчесывают тело так сильно, что оно покрывается коростой и начинает
гнить. Другие вводят в руку вазелин. Рука распухает, синеет и ужасно болит. Это
тоже прямой путь в больницу.
– У тебя даже глаза другие стали, не
такие, как раньше, – тяжело вздохнул Глеб.
– А какие были раньше?
– Раньше они у тебя были озорные,
веселые, с огоньком, а теперь – тусклые, чужие. В них только тоска смертная, и
все.
– А что ты хочешь? Ведь я и подумать не
могла, что меня посадят. Сначала я была в шоке, потом привыкла. Человек ко
всему привыкает, даже к таким мерзостям, после которых жить не хочется.
Представляешь, когда сюда привозят, в первую очередь делают медицинский осмотр.
Раздевают догола, просят раздвинуть ноги и грязным пальцем лезут во влагалище.
Будто я скотина какая-то! И все это в присутствии охранника, который слюнями
изошелся, глядя на мое унижение...
