– А завтра меня выписывают...
– Вот и замечательно, – просиял
папик. Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула, затем потер ладонью плечо
и, вздохнув, сказал: – Иногда пошаливает. Особенно когда погода плохая.
Начинает ныть так сильно, что хоть волком вой. Пулю вытащили сразу, в тот же
день, а болит до сих пор.
Папик достал из кармана брюк пачку таблеток,
выдавил одну на ладонь, быстро проглотил и запил стаканом воды, стоящим на моей
тумбочке.
– Что это? – поинтересовалась я.
– Обезболивающее.
– Может, надо еще раз врачу показаться?
– А-а, что там показывать? Все и так
ясно! Это у меня третье ранение уже по счету. В прошлый раз было покушение, так
в меня три пули подряд всадили, еле выжил. Эти пули здоровье мне ох как сильно
подорвали! У меня жизнь такая, с постоянным риском связанная. Вроде и охраны
немерено. За дверью вон ребята мои сидят, а от пули все равно не убережешься.
Она может в любом месте нагнать, особенно когда меньше всего ее ждешь. За
Танюшку свою я боялся, да, как видишь, не уберег. Надо было ее в Америку
отправить. Там у меня дом хороший. Жила бы себе спокойненько, там до нее никто
бы не добрался.
Я посмотрела на кобуру, надетую поверх
рубашки, и удивленно спросила:
– А это зачем? У вас же охрана есть...
– Это так, для страховки. Я без пистолета
не могу, да и пацаны мои тоже. Пистолет у них продолжением члена служит. Они
без него даже в туалет сходить не могут. Он им уверенности прибавляет. Я,
конечно, к оружию отношусь более-менее спокойно, не так, как мои головорезы.
Оно мне нужно не для того, чтобы крутизну свою демонстрировать, а на самый
крайний случай. Пистолет спасения не гарантирует, но шанс все-таки дает.
– Вам, Григорий Давидович, по-моему,
одного взгляда достаточно, чтобы ослушавшийся вас человек испугался и засунул
свой поганый язык туда, откуда он его вытащил. Я и сама робею, когда вас вижу.
– Не надо, не робей. Не такой уж я
страшный.
Папик наклонился и жадно поцеловал меня в шею.
Затем положил руку на грудь и слегка погладил ее. Почувствовав, как затвердели
соски, я резко убрала его руку. Он смутился и отошел к окну.
– Извини, – глухо произнес
папик. – Не сдержался.
– Ничего страшного, – с трудом
улыбнулась я и закрыла глаза.
– Прости, Даша, бога ради. Ты молодая,
красивая девушка. У тебя вся жизнь впереди, а я стал тебя домогаться, как
последний извращенец. Совсем на старости лет крыша поехала. Ведь я таких
девчонок, как ты, могу пачками каждый день заказывать. Я тебя опекать должен, а
не приставать к тебе. Просто нервы, пойми меня правильно. Ведь я совсем в
другом мире вращаюсь. В мире, где деньги определяют все. Ты бы знала, Дашенька,
какие там царят волчьи законы! Когда между людьми встают деньги, тогда
заканчивается дружба. Отсюда и заказные убийства, и самые страшные
предательства. Вадим меня убить хотел тоже из-за денег. Думал со мной
расквитаться и встать на мое место. Я ведь ему ни в чем не отказывал, а он
жадность проявил, хотел все деньги к рукам прибрать. Понимаешь, Даша, когда
человек достигает высокого положения, у него не может быть преданных друзей.
Ему следует опасаться даже мухи, пролетающей рядом. И знаешь почему? Потому что
в любой момент в спину тебе может выстрелить вчерашний товарищ, партнер, друг,
с которым ты много лет ел за одним столом, пил из одной бутылки и трахал одних
и тех же проституток. Этот Иуда в один прекрасный момент спокойно закажет тебя
и будет причитать на похоронах: «Убили, гады! Такого мужика хлопнули! Совсем,
сволочи, распустились, и куда только милиция смотрит?! Хороший был человек!» А
в душе будет ликовать, что конкурента убрал... Нет, Дашенька, как ни крути,
главное в жизни – это деньги. Нет людей, безразличных к деньгам. Деньги делают
человека состоятельным, уверенным в себе. Имея деньги, ты сможешь увидеть весь
мир, ходить в лучшие театры, посещать дорогие рестораны, одеваться у модных
кутюрье, в сорок лет выглядеть двадцатилетней. Разве найдется дурак, который
откажется от всего этого? Просто одни знают цену деньгам, а другие нет. Я цену
деньгам знаю и знаю, сколько нужно заплатить за то, чтобы их иметь. Я достиг
такого уровня, что мне о деньгах беспокоиться не надо. Я уже даже не помню, кто
у меня за что платит. Одна фирма моим ребятам мобильники оплачивает, поэтому
разговаривать они могут спокойно, на время не смотреть и минуты не засекать.
Другая – ремонт и мойка машин, третья продукты поставляет, как будто мы на
государственном обеспечении находимся, четвертая мебель оплачивает, пятая –
одежду. Всю эту кухню мой помощник ведет.
– А если кто-то откажется платить? –
перебила я папика.
– Находятся такие фрукты... Тогда мой
помощник звонит и культурно говорит, что, мол, вышло досадное недоразумение,
второго предупреждения не будет. Вот так и живем, Даша. В наше время трудно
сказать, кто страшнее – бандит или коммерсант. Коммерсы тоже заказывают друг
друга без разбора, палят нещадно, за деньги мать родную предадут. У них вообще
никаких понятий нет. Все они твари продажные. А бандит за любой проступок перед
группировкой ответ держать должен, за каждое свое слово отвечать... Сам я
смерти давно уже не боюсь. Мне, Дашенька, жить не для кого. Хочу рядом с дочкой
быть, только теперь уже в ином мире. Я ведь, как Таню похоронил, хотел взять
пистолет и пустить себе пулю... Одумался потом... Нельзя мне распускаться... На
кладбище, на поминках в ресторане я старался держать себя в руках. Ведь вместе
с Таней ребята мои погибли. Для их семей это тоже страшное и огромное горе.
Слезы к глазам подступали, но я старался их никому не показывать. Я уже давно
уяснил, что твои личные чувства и эмоции никому не интересны, кроме тебя
одного. Я свой дом закрыл и больше ни разу в нем не был. Покупателя сейчас
трудно найти с этим чертовым кризисом, а жить там я больше не могу. В этом доме
все напоминает о Татьяне. Кругом ее вещи. Я в первые дни сильно пил, так
сильно, что несколько раз засыпал в кресле. Иногда по дому бродил, Таню
искал... Приказал все ее вещи спрятать, но все равно – нет-нет да на что-нибудь
наткнешься. Иногда спущусь в гараж, сяду в дочкину машину и сижу как
ненормальный, пытаясь уловить запах ее духов. И все же рассудка я не потерял,
смог взять себя в руки и выстоял. – Папик замолчал, надел пиджак и направился
к выходу.
Я приподнялась и тихо спросила:
– Вы уже уходите?
– Да, мне пора, – небрежно бросил он
и взялся за ручку двери. – Приеду завтра, к выписке.
– Вы даже не попрощались...
Папик повернулся, посмотрел на меня так, что
по коже пробежали мурашки, и подошел к кровати. Переборов страх, я бросилась к
нему на шею. Папик удивленно раскрыл глаза и жадно меня поцеловал. Затем
отстранился и дрогнувшим голосом произнес:
