— Знаете ли Вы, синьор, что Вас сверг с Вашего трона Ваш соотечественник, господин Гитлер? Я имею в виду вот что: до появления господина Гитлера Вы считались самым главным Дьяволом-соблазнителем европейской культуры. Но Вы остались теоретиком и никогда даже не попытались реализовать Ваши цели. Герр Гитлер взял в руки свастику и выкосил часть населения Европы, испугав и изумив ее на века вперед. Он преодолел Вас. Вы знаете, что Вы давно уже не тиран Ассирии мысли?
Нитцше холодно кивнул один раз. И посмотрел на меня, как мне показалось, с ненавистью. В этот момент к нему подошла дама в черном, до сих пор населявшая третье кресло. Из-под полей низко надвинутой шляпы рассерженно сверкали белки ее затененных глаз. Она полуобняла Нитцше и погладила ему то место на груди, где под сюртуком должно было находиться сердце. Они отошли к дверям в сад. Не тем, через которые вошли служанка и я, но противоположным им.
— Это баронесса, — сказала служанка. — Она спутница синьора Горки, но часто путает мужчин и уходит спать с Нитцше.
— Они спят друг с другом как мужчина и женщина, либо просто спят в одной комнате?
— Они просто спят в одной комнате.
— А что делают в это время синьор Горки и Лу Саломе?
— Они послушно спят в спальне синьора Горки.
— Спят — спят?
— Нет, просто спят.
— Тут пахнет… — Я втянул в себя воздух. Выпустил. Попробовал еще раз. — Тут пахнет как в музее. Возможно, нафталином.
— Вы правы. Я использую нафталин…
— Может быть, откроем дверь в сад?
— Но налетят насекомые…
Мы прошли к Нитцше и баронессе, и служанка открыла дверь своим ключом. Пара не обратила на нас никакого внимания.
Ворвались не только насекомые, но и запахи, резкие и тревожные, и звуки, шум ветра в кронах деревьев, слабый треск какой-то в отдалении.
— Они никогда не пытаются выйти в сад?
— Нет, они никогда не пытаются выйти в сад. У меня сложилось впечатление, что они не видят и не слышат сада. Что им оставлен только этот дом, а за его пределы они не могут отлучаться.
— Ссорятся ли они?
— Да, это бывает. Кричат. Плачут даже. В особенности синьор Горки. Он много плачет. Возможно, плач доставляет ему удовольствие.
Сзади на мое плечо легла рука. Обернулся и увидел — синьора Лу.
При ближайшем рассмотрении молодая женщина оказалась похожей на мою любовницу, Фифи.
— Что Вам, синьора?
Женщина взяла мое лицо обеими руками и стала гладить его. Вначале нежно, но движения все убыстрялись. Мне стало не по себе, я вырвался. Служанка уже держала женщину за руки:
— С ней это бывает.
— Что Вы себе позволяете?! — сказал я строго той, кто был назван мне как Лу Саломе, но напоминал мне мою любовницу.
Она спрятала лицо в ладони и вдруг заплакала.
— Ну вот этого уже не надо делать, синьора! — Служанка обняла женщину за плечи и увела к креслу. Усадила. — Она очень любит новых мужчин, — сказала служанка, подойдя ко мне. — Не судите ее строго.
К нам приблизился синьор Горки и зло завыл в нашу сторону. Усы его дрожали всей массой.
— Он в негодовании. Осуждает вас. Заступается за синьору Лу. Сейчас заплачет.
Действительно, синьор Горки отвернулся от нас, задергал плечами и заплакал. Служанка протянула ему платок, и когда он отказался взять его, развернула Горки лицом к себе и силой промокнула ему лицо. Затем повернулась ко мне:
— Это все Вы, — сказала она. — Вы их всех расстроили! Нужно было вести себя сдержаннее…
— Они все мертвые, да?
— Ну конечно, — вздохнула служанка. — Мертвые.
— И Вы тоже?
— И я тоже.
— Но Вы разговариваете со мной. А они не могут.
— Невелико чудо, — буркнула служанка. — Я просто молодая мертвая, а они старые. Когда я нанялась к ним на службу, они еще умели говорить.
— А как они Вам платят? Не в евро же? Зачем мертвому евро, не важнее опавших листьев с деревьев…
— Они платят мне снами. Снами очень хорошего качества, в которых я чувствую себя живой. Они платят мне очень хорошо, живыми ощущениями, потому я их и терплю, ведь они бывают очень капризными. Сегодня они заплатят мне сном, в котором будете Вы. И мы окажемся в постели. И Вы будете меня обслуживать.
Она захохотала.
— Какой ужас!
— А Вы как думали! Вы придете ко мне, и я высосу Вас как суккуб. Вы о суккубах знаете?
— Когда сидел в тюрьме, ко мне приходили суккубы. Две разные дамы.
— Я ведь хороша, посмотрите внимательно! — Служанка стала в позу, в каких выходят модели на подиум.
— Хороша, — согласился я. — Они когда спать ложатся?
— В полночь.
— Я думал, на рассвете.
— Они что Вам, бесы что ли?! Это порядочные люди. Баронесса, дочь генерала, гений, великий писатель синьор Горки…
Как только служанка перечислила их, они все в полном составе сошлись к нам. И устроились вокруг на некотором расстоянии. Лица у них были злые.
— Чего они хотят?
— Стесняются, но хотят, чтобы Вы поужинали у них на глазах. А они посмотрят. И чтоб Вы вина выпили. Им-то эти удовольствия недоступны. Сами они не могут. Но им будет приятно.
— Пять мертвых вокруг, и я поглощаю ужин у них на глазах… Да у вас ведь и еды в доме нет?
— Есть вино и хорошие фрукты…
Через некоторое время я сидел за принесенным служанкой раскладным столом и разрезал грушу фруктовым ножом, похожим на заржавевший полумесяц. Нет, нож был похож на затуманившийся полумесяц. Вся труппа, почему-то я подумал, что они как труппа актеров, восхищенно глядела на мои действия. Время от времени я отпивал вино из старого бокала. Какое это было вино невозможно было определить, поскольку служанка принесла его в графине. Судя по количеству ярких сполохов, которые испускали под свечами грани графина, графин был хрустальный.
Глядя на их горящие глаза, я подумал, что если бы я не знал этих манекенов, я бы их боялся.
Все было хорошо. Однако они стали выть, глядя на меня, и это выливавшееся невообразимо дикое пение вынести было трудно, хотя я и понимал, что таким образом они выражают свои эмоции.
По окончании моего фруктового ужина (грушу я не доел, но еще съел несколько треугольников ароматной дыни) служанка стала разводить великих людей по их комнатам. Точнее, она заявила мне, что готова разводить их по комнатам. Произошло это следующим образом. Я еще сидел, держа в руке испускающий сполохи бокал с красным вином, когда она стала рядом со мной, ее мини-юбка оказалась на уровне моего лица и прокричала, так как великие люди продолжали выть, она прокричала:
