– А у тебя в это время первый сын родился как раз, да?
– Посчитала… – погрустнел Соломатько.
– Несложно было. Значит, у нас ты ночевать оставался, когда совсем без мозгов был? Ясно. Свитер свой любимый снимай!
– Это мне Та-анечка купила. – Соломатько погладил свитер, но я видела, что шутки даются ему с трудом. Его губы посерели, вокруг глаз собрались глубокие морщинки, неровным веером расходясь к вискам.
– Я знаю. Больно, да? Потерпи. Видно, что Танечка. Надо тебя перевязать, наверно.
– Вон та веревка подойдет? – Соломатько показал на самый толстый канат, свисающий с окна.
– Чтобы ты наконец повесился – да.
– А почему – «видно, что Танечка»?
– Потому что… – Я хотела сказать, как он приходил к нам навещать крошечную Машу, весь одетый «от Танечки», благоухающий, модный, смешной и невыносимо счастливый, но увидела его глаза, прищуренные от боли, и не стала ничего говорить. – У тебя умная жена, Игорь. С кем она, кстати, приехала?
Соломатько махнул рукой:
– А! С любовником.
Я увидела, как Маша, стоявшая к нам спиной, задрав голову, вздрогнула и быстро искоса взглянула на него. Я внутренне сжалась. Вот чего я как раз и боялась все эти годы, а вовсе не того, что он уведет у меня дочку, если познакомится с ней. Я боялась его странной моральной бесхребетности, его радостной готовности к компромиссам, тщательно маскируемой красивыми расхожими истинами о долге и семье. Сейчас он не очень понял мой взгляд и повторил, чуть менее уверенно:
– С любовником…
– Ты его знаешь, что ли?
– Да кто ж его не знает… Витек, шеф моего бывшего шофера.
– Начальник гаража, что ли, этот Витек? – спросила я, всматриваясь в Соломатька и пытаясь понять, действительно ли ему настолько все равно.
– Да вроде того… – усмехнулся Соломатько. – Ой, осторожно, здесь тоже болит.
– А здесь-то что у тебя болит? – Я, непонятно почему, почувствовала нарастающее раздражение.
– Душа. – Явно повеселевший Соломатько привалился ко мне, то ли случайно, то ли нарочно, бедром. – Моя измученная душа ноет и болит.
– С тех пор, как жена на дачу любовников возит? Молодых, небось?
– А то! А болит с тех пор, как тебя… – он понизил голос, – увидел семь дней назад.
– Шесть с половиной. Или пять…
– Тоже считаешь деньки наши, да, Машка? И у тебя, небось, болит?
– Ну все, уже разговоры не по теме! – Непонятно когда подошедшая Машка развела нас, как на ринге. – Давайте-давайте, о глупостях потом, когда все-таки выберемся отсюда. Я пока что-то не вижу, где выход.
– А его и нет, – радостно сказал Соломатько.
– То есть как – нет? – Маша легкомысленно улыбнулась, уверенная, что он шутит. Но мне показалось, что Соломатько сейчас серьезен, как никогда.
– А вот так и нет. – Он щелкнул пальцами на обеих руках и тут же, охнув, ухватился за бок. – Но выход надо искать! И знаете где? Там, где когда-то был вход.
– Ну и где же он был? – Маша от нетерпения даже подтолкнула его.
– Ой… – Соломатько покачнулся и опять привалился ко мне. – А ты говоришь, Машка, алименты… Куда ей? Ты и так ее раскормила… Ну вот – а после амнезии я долго болел, потом стал встречать твои статьи, по телевизору тебя видел в передаче какой-то… А потом уж, когда ты собственной передачей обзавелась, понял, что ты хорошо зарабатываешь. Думал, что не нуждаешься… да и фамилия твоя новая с толку сбила…
Уточнять, что за амнезия да авария – я вроде ничего такого о нем тогда не слышала, я не стала, потому что знала: если даже припереть его к стенке, он все равно будет упираться и врать до посинения.
– А телефон так и не вспомнил? Или адрес?
– Фу-у, да не выкручивай ты меня, фашистка… Потом вспомнил, все вспомнил… и про Машу узнавал, у знакомых… говорили, что здорова, что поет она хорошо… И потом, ты же сама видеть меня не захотела… думал, может, Маша уже зовет кого-то папой… кого-то из твоих друзей, не разберешься с ними, кто живет у тебя, кто с тобой… И ты же так упиралась, когда я пытался как-то… ну вот… я решил, чего ж я буду впираться со своими… алиментами, и вообще…
Маша переводила округлившиеся глаза с меня на него.
– Да вы что, совсем озверели, что ли? Какие алименты? У вас что, не хватило времени выяснить все это? О чем вы тогда часами болтали?
– О вечном, – улыбнулся Соломатько.
– Выход где? Ты куда нас привел? – Маша снова попыталась его пхнуть.
Я слегка загородила его:
– Машуня, осторожно, у него правда ребро сломано.
– Да плевала я на его ребра! У него, по-моему, в голове что-то сломано! Пусть говорит – куда он нас привел?
– Вы окружены! Оружие на пол! Руки за голову! Все к стене! Игорь Соломатько, шаг в сторону! По девчонке не стрелять! Мамашу брать живой, при сопротивлении расстреливать на месте!
Я и теперь не сразу узнала этот голос – странный пронзительный голос моего таинственного собеседника на второй день пребывания на даче. Как же мне тогда не пришло это на память!.. Маша быстро наклонилась к сумке, что-то оттуда достала, потом посмотрела на меня и на мгновение беспомощно опустила руки. А потом вдруг звонко выкрикнула в ту сторону, откуда доносился голос:
– У нас нет оружия! – Маша стояла помертвевшая, растопырив руки, в одной из которых был обрез с единственным патроном, и тяжело дышала. Она сделала шаг назад, видимо пытаясь закрыть меня. – Мама ни в чем не виновата! Это я его украла! Мама не винов…
– К стене! Лицом к стене! – повторил голос, но чуть менее уверенно.
– Машенька… Девочка моя… – Я быстро шагнула к сжавшейся Маше. – Все хорошо. – Она дернулась, а я, обнимая ее, обернулась: – Какой же ты все-таки идиот! Придурок!
Соломатько закашлялся, вышел откуда-то сзади и с разбегу повалился на колени перед Машей.
– Прости меня, доченька. Я не знал, что так получится.
Маша стала озираться.
– Заинька… – Я прижала к себе ее голову Я видела, что Маша действительно по-настоящему испугалась и растерялась, единственный раз за все это время. – Все в порядке. Это папаша твой выступает, педерастическим голосом разговаривает. Примочка у него такая, с юности. Номер на «бис». Все поначалу покупаются. Он так и спеть может.
– Ага! «Выхожу-у один я на доро-огу-у…» – с готовностью откликнулся Соломатько, не вставая с колен.
– Вставай, Игорь, хватит уже, наигрался. – Я отвернулась от него и покрепче обняла замершую Машу.
– Ну и ладно. Не нужно вам мое последнее «прости», не надо. Хотел было за все покаяться, да вот не вышло, – Соломатько ерничал, но при этом пытался заглянуть Маше в глаза. И заодно мне тоже. – Выход вон там, за квадратной колонной. – Он показал рукой вбок. – Там, правда, к ней, кажись, что-то привалено, типа бревна…
