Мы оба посмотрели на единственное кресло, которое стояло посреди комнаты. Потом посмотрели друг на друга. Я опустила глаза, а Толя засмеялся:
— Еще есть столик на кухне. Что вы предпочитаете?
— Я предпочитаю помыть руки, — сказала я и неожиданно для самой себя поцеловала его в губы, которые были слишком близко от меня.
Он запрокинул мою голову. И я растворилась в нем. Почти до конца. Одна мысль не дала мне возможности раствориться полностью.
— Осторожно, только, пожалуйста, осторожно, — кажется, говорила я вслух.
— Ну и что ты скажешь? — спросил он меня, когда мы сидели обнявшись в единственном кресле.
Я со страхом прислушивалась к малышу и думала только об этом — если что случится — я себе не прощу никогда. На всю оставшуюся жизнь. О чем думал Толя, я не знаю.
— А? Что скажешь? — повторил он и провел губами по моему виску.
— О чем?
Я чуть отстранилась и посмотрела в его глаза — хоть рассмотреть глаза человека, с которым я только что забыла, почти забыла о том, что я не просто женщина, а, как говорят священники, — женщина «непраздная», человека ращу в животе. Глаза у него оказались серые — обычные. Со светлыми ресницами.
— Ты согласна выйти за меня замуж?
— Ты посчитал моих детей?
— Да.
— Н-наверно, согласна.
— Тебе надо подумать?
— Да. Нет. Не знаю… — Я вздохнула. — А ты подумал?
Он засмеялся:
— Да.
Я умылась, мы поискали на кухне, нельзя ли сделать чай или кофе, ничего не нашли и решили быстро выпить кофе где-то по дороге. В машине он меня спросил:
— Так где вы сейчас живете?
— Я сняла квартиру, то есть комнату.
— Господи… — Он внимательно посмотрел на меня. — Почему ты мне не позвонила?
Я промолчала.
— Ты тогда звонила… Понятно.
— Да, после суда. Я совсем растерялась.
— Я вас прямо сегодня заберу. У меня, правда, одна комната, но очень большая, и кухня — огромная.
Я посмотрела на него.
— На кухне буду спать я, а вы с Варей — вместе. Пока. И надо быстро отремонтировать эту квартиру, безо всяких бегающих по потолку огоньков. Ты можешь заняться?
Я вспомнила, как истово, с увлечением и радостью я занималась сначала Сашиной дачей, потом перепланировкой той самой квартиры, где мы должны были уже полтора года как жить… Как до мелочей представляла, где что будет стоять, какого цвета будут шторы в Сашиной комнате и обои в прихожей…
— Да, могу, наверно. Только мне нужно сейчас писать сценарий. Ты же слышал — при тебе позвонили из кинокомпании. Они покупают то, что я написала. Но наверняка потребуются какие-то изменения…
— Я ничего не знаю об этом. Расскажи, пожалуйста.
— Толя…
— Да?
— Ты можешь остановить машину на секунду?
— Тебе нехорошо?
— Нет, все в порядке.
Он остановил машину и повернулся ко мне. Внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Да, я тебя люблю, ты ведь это хотела услышать? Да, я пропишу тебя сразу в эту квартиру и Варю, и оформлю на тебя собственность.
— Ты что?! — Я смотрела на него во все глаза.
Я действительно хотела узнать, спросить, убедиться, услышать — ведь он не произносил этого — про любовь, не про собственность. А как же без пароля, без слов, которые являются кодом и вмещают в себя все то, что человечество успело понять и принять, на сегодняшний день, про любовь.
«Я тебя люблю» — значит я хочу с тобой жить, жить честно. Так понимаю я — комсомолка. Я тебя люблю, и я хочу быть с тобой в горе и радости, до последнего дня моей жизни — так понимаю я, христианка. Я тебя люблю и, значит, хочу быть близка только с тобой, пожалуйста, не проси меня целовать Милку или твоего друга. И я не хочу, чтобы ты жил также с нашей будущей соседкой, даже если она будет моложе меня на пятнадцать лет. Ну ведь кто-то из подъезда точно будет моложе меня…
Но при чем тут жилплощадь и права на нее? Наверно, хорошо, что он сам сказал об этом, но…
— Прости, может прозвучало грубовато — все в одну кучу. Но я хочу, чтобы у тебя не было сомнений — со мной тебе будет лучше, чем сейчас. Во всех отношениях. Очень рационально, разве не так? — Он поцеловал меня и погладил по голове.
Ну как можно было после этого сомневаться в истинности чувств этого крупного мужчины, большого начальника, офицера и в общем-то несколько первобытного, но красавца?
— И можешь мне поверить, о твоей жизни у меня было время подумать, — добавил он.
— Увы, если я выпишусь из той своей квартиры, она точно достанется Савкину. Я тебе расскажу все потом.
Толя кивнул. А я подумала: «Господи. Я тебя благодарю, если только это не шутки рассерженного творца — я ведь и это раскритиковала, и то: и аппендицит ей не нравится, и в тайные замыслы Создателя все пытается проникнуть, понять — а зачем, а почему. И зачем нам каждодневные соития, и почему зубов не хватает на всю жизнь…»
Мне так хотелось спросить: а давно ему пришла в голову такая странная мысль — жениться на мне? Но я не спросила, потому что этот вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:
— А как ты это играешь?
И он в ужасе замахал руками:
— Нет, нет… не спрашивай даже…
А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил?.. И надолго ли?..
Глава 17
Сычи, мелкие или средние птицы отряда сов. 25 видов, в Евразии, Африке и Америке. В СССР — 3 вида.
Советский Энциклопедический Словарь. 1985. С. 1290.
Толя забрал нас из квартиры Любови Анатольевны действительно в тот же вечер. Пока он ездил на встречу, мы собрали вещи и сходили купили в ночном магазине нашей милой хозяйке большой букет цветов и чудесного гнома в красном колпачке и золотистом камзоле. Любовь Анатольевна даже расплакалась и взяла с меня обещание приезжать в гости.
Толина квартира оказалась в трехэтажном доме, который построили немцы после войны. Однокомнатной ее можно было назвать с большой натяжкой. Кухня действительно огромная — метров двадцать пять, при желании можно было разделить ее на две части. Мало того, из кухни вел черный ход на лестницу. Толя подмигнул мне, показывая на эту дверь:
— Для тайных агентов. Имей в виду, если увидишь подозрительную личность…
Я понадеялась, что он шутит.
В ванной комнате стояла чугунная ванна на ножках. Думаю, ее поставили тоже пленные немцы.
