– Что с тобой творится в последнее время, Джек?
Голос Эрба звучал как-то грубо, такое случалось раз в сто лет.
– О чем ты, Эрб?
– Ты сама не своя. Нервная, нетерпеливая, взвинченная.
– Если вы сомневаетесь в моей компетентности, детектив Бенедикт, можете заняться поиском новой работы.
Эрб встал:
– Наверное, мне следует подать рапорт о переводе…
– Это меня не удивит, учитывая, что вы устроили то же самое со своей жизнью.
Он бросил на меня странный взгляд и вышел. Несколько минут я сидела одна, пытаясь успокоиться. Но это мне не удалось.
Глава 39
– Вы знаете, почему вы здесь, Барри?
Барри кивнул. Он был похож на поджавшего хвост нашкодившего щенка, которого ругают. На нем был синий костюм, его голубая рубашка казалась помятой оттого, что он сильно сутулился.
– Потому что я убил нескольких человек. – Голос тихий, жалкий.
– Вы знаете, за что вы убили этих людей, Барри?
– Я не помню… Я не помню ни одного убийства.
– Но вы видели последствия. Вы знаете, что, без сомнения, это дело ваших рук.
– Да, знаю.
– Но вы не можете сказать, почему это сделали?
– Этого я тоже не помню. Начиная примерно за месяц до первого убийства я ничего не помню. Словно этого времени не было в моей жизни. Боже, я бы никогда… никогда никого не убил. Не могу поверить…
Голос Фуллера задрожал. Слезы ручьем потекли по его лицу, плач дополнялся всхлипами и стонами. Гарсиа подал ему коробку с салфетками, которые Фуллер прикладывал к лицу одну за другой минуты две, не меньше.
– Это не я. Точно не я. Я не мог такого сделать.
– Почему, Барри?
– Я не убийца. Я боюсь насилия.
– Но разве вы не занимались профессионально футболом? Не служили в полиции? Ведь подобная деятельность иногда порождает в людях жестокость.
– Я почти все время сидел на скамейке запасных. Тренер говорил, что у меня не было «инстинкта убийцы», как он это называл. А полицейским я стал, чтобы охранять закон и помогать людям. У меня был хороший послужной список, пока… о боже…
Опять всхлипы и салфетки. Меня воротило от этого спектакля.
– Не спешите, Барри. Вы настаиваете, что не помните убийств. Каково ваше последнее воспоминание до операции?
– Последнее, что я четко помню, – это то, что я напивался дома на диване, чтобы забыть о ней.
– Забыть о чем?
– О боли. В голове.
– Последнее, что вы помните, это головная боль?
– Ужасная боль. Я думал, моя голова взорвется. Аспирин не помогал, поэтому я осушил бутылку рома, чтобы забыть о боли.
– Когда это было?
– Поздней весной, в мае, кажется.
– Почему вы не обратились к доктору?
– Я не помню. Ничего после этого я не помню. Может, я и посещал доктора.
– Когда вы очнулись в больнице после операции, о чем вы подумали?
– Я решил, что нахожусь в больнице потому, что перебрал с выпивкой и упал с лестницы или что-то вроде того.
– Что вы почувствовали, когда узнали, что в вас стреляли, после того как вы убили свою жену?
Вздохи. Гарсиа демонстративно принес вторую коробку салфеток со стола защиты.
– Я подумал, что это дурацкая шутка. Я и до сих пор в это не верю. Все говорят, что я совершал ужасные поступки, но я никогда бы не сделал этого, если бы не моя боль в голове. Да, все улики свидетельствуют против меня. Однако ничего этого я не помню. Что бы вы почувствовали, если бы вам сказали, что вы убили свою жену? О боже…
Опять плач.
– Успокойтесь, Барри. Все в порядке.
– Нет, далеко не все в порядке. И никогда уже не будет в порядке. Вы знаете, по ночам я не мог спать больше двух часов, все думал: когда же началось? Нужно было сходить к доктору, к психиатру, или…
– Или что, Барри?
– Или убить себя. Если бы я покончил с собой, все эти люди были бы сейчас живы.
«Да, это было бы просто здорово», – подумала я. Но, посмотрев на присяжных, я поняла, что они не разделяют моих сантиментов.
– Хотите ли вы передать что-нибудь семьям этих людей? – спросил Гарсиа.
– Да. Хочу.
Фуллер встал и достал из кармана скомканный лист бумаги. Нежно, как котенка, держал его в руках, но, когда заговорил, то даже ни разу не заглянул в него.
– Я не могу сказать ничего, что оправдало бы меня после убийства шестерых человек. Я не могу сказать ничего, что позволило бы вам простить меня. Я могу сказать только то, что я… я… – Он снова начал плакать. – Мне очень-очень жаль. Мне жаль, но я не помню этих убийств, иначе возненавидел бы себя еще больше. Я не помню, как все это происходило. Доктора и адвокаты говорят, что причиной всему была опухоль мозга. Может быть, так оно и есть, иначе я не могу представить, что толкнуло меня на эти ужасные действия. Если бы можно было обменять свою жизнь на их, я сделал бы это, не задумываясь.
Несколько минут Фуллер рыдал, как ребенок. Каждый раз, когда он пытался заговорить, рыдания начинались снова. Когда я повернулась в зал – этот момент навсегда останется в моей памяти, – то увидела: по меньшей мере человек восемь вытирают платками глаза.
Двое из них были присяжными.
– Какие планы? – шепнула я Либби. На ней был серый в полоску брючный костюм. Эмануэль Унгаро, как она раньше мне сказала. На мне тоже был серый брючный костюм, который я купила в магазине за $89,99. Я чувствовала себя нищей.
– Никаких.
– Ты что, так и собираешься сидеть молча?
– Я не стану вести перекрестный допрос.
– Почему?
– Потому что Фуллер еще больше разжалобит зрителей и присяжных. Мы с Ноэлом не должны производить впечатление эдаких злыдней – у тебя это и так хорошо получилось. Я лучше промолчу, чтобы показать, что не верю в эту чушь.
Шоу Гарсии и Фуллера продолжалось еще час. Гарсиа вежливо задавал вопросы, Фуллер боролся за премию «Оскар». Он выжал из себя столько слез, сколько проливают за сезон в каком-нибудь мелодраматическом сериале.
Когда суд прервался на обед, мы с Либби быстро смылись и направились в окружную тюрьму.
Рашло содержали во втором отделении со средним режимом. Общее проживание, пятьдесят коек в одном помещении, решеток на окнах нет. Для такого любителя уединения, как Деррик, приятного здесь было мало.
Адвокат Рашло, Гарри Пруденза, встретил нас у первого поста охраны. Наверное, ему не удалось сплавить Рашло другому адвокату.
