Плач слева. Фуллер поворачивает дуло пистолета.
Два мальчугана стоят, обнявшись и истерически рыдая.
Фуллер улыбается им.
– Вы, ребята, держитесь подальше от неприятностей, ладно?
Они так старательно кивают головами, что Фуллер смеется.
Боль в голове давно прошла, адреналин, несущийся по венам, создает такое ощущение, будто он только что пробудился от долгого сна.
Фуллер выходит в фойе. Два человека смотрят на него: мужчина и женщина. Как обычно, люди до последнего не верят, что рядом совершается насилие. Наверное, они спрашивают друг друга: «Это оружейные выстрелы?» – «Нет, что вы, этого не может быть».
Неправильно.
Он выпускает подряд три пули. Одна попадает мужчине в грудь, другая – женщине в шею, а третья пролетает между ними и проделывает в стекле отверстие, окруженное паутиной трещин.
Фуллер бросает кольт, осматривает «зиг». Магазин на тринадцать патронов, еще один в стволе. Он снимает пистолет с предохранителя и входит в женскую уборную.
Пусто, кроме одной кабинки. Пожилая женщина открывает дверь.
– Вы зашли не в ту уборную.
– Нет, – усмехается Фуллер, – это вы зашли не в ту уборную.
У «зига» отдача слабее, и последствия не столь кровавые.
Фуллер поворачивается к двери в уборную и слегка приоткрывает ее. Корлис врывается в фойе, с «сорок пятым» в двуручном захвате.
К несчастью для него, он смотрит в направлении мужской уборной, а не в обратном.
Фуллер выпускает ему в спину четыре пули. Корлис падает на пол, растопырив руки и ноги, как собака на льду. Он все еще держит оружие в правой руке, но Фуллер преодолевает разделяющее их расстояние в четыре скачка и сильно бьет ногой по руке Корлиса. Пальцы разжимаются, Фуллер засовывает пистолет за пояс.
Он склоняется над Корлисом и говорит, заглушая предсмертный хрип:
– Спасибо, что остановился, приятель. Ты мне очень помог.
С близкой дистанции «зиг» здорово портит прическу патрульного.
Не обращая внимания на кровь, Фуллер забирает бумажник и значок, выходит через другие двери на противоположную сторону зоны отдыха, к стоянке машин, направляющихся на север. Грузовик все еще стоит на том же месте. Фуллер подходит, становится на подножку и заглядывает в кабину.
Водитель сидит на своем сиденье, блаженно похрапывая. Белый, сорока с лишним лет.
Фуллер поднимает значок Робертсона и стучит в окно. Мужчина просыпается, пытаясь понять, что происходит.
– В чем дело, офицер?
– Выйдите, пожалуйста, из машины, сэр.
Тот подчиняется. Он уже проснулся и начинает выступать:
– Так в чем, собственно, дело?
– Ни в чем. Я не хочу пачкать твоей кровью свой новый грузовик.
Две пули в грудь. Фуллер забирает у него ключи и бумажник, запрыгивает на место водителя и заводит двигатель.
У него есть двадцать минут форы. Достаточно, чтобы добраться до федеральной трассы 80 и оттуда свернуть еще куда-нибудь.
Фуллер включает трансивер и настраивает его на полицейскую частоту. Обычная болтовня, о его невинных проделках пока не упоминается.
Он вытаскивает кольт из-за пояса и кладет его на пассажирское сиденье, «зиг» – на приборную панель. После этого выезжает на трассу.
До трассы 80 оставалась пара миль, когда по радио начали поступать сообщения. Фуллер снял с трансивера микрофон.
– Это машина шестьдесят шесть двадцать два. Подозреваемый – мужчина, афро-американец, рост метр восемьдесят, тридцать с лишним лет, за рулем коричневого «седана». Последний раз был замечен на трассе 57, следует в южном направлении. Конец связи. Прием.
– Машина шестьдесят шесть двадцать два, где вы находитесь?
Фуллер улыбается, не отвечает. Это собьет их с толку и позволит выиграть еще несколько минут. Он сворачивает на трассу 80, мимо него с ветром проносятся патрульные машины. На большом зеленом знаке написано «Чикаго 40 миль».
– Готова ты или нет, Джек, но я иду.
Глава 44
– Ты всегда вела себя так, еще когда была маленькой.
Мама сидела на диване рядом с мистером Гриффином, который заснул сидя: его голова была откинута назад, а рот открыт так широко, что внутрь можно завести машину. Она взяла из его руки наполовину пустой стакан с напитком – судя по красному цвету и стручку сельдерея, это была «Кровавая Мэри», – и отпила сама.
– Вела себя – как?
– Дулась, когда надо было радоваться. Помнишь, как ты получила свою первую золотую медаль в тейквондо?
– Нет.
– Ты получила ее за спарринг. Тебе тогда было то ли одиннадцать, то ли двенадцать лет. Кажется, одиннадцать, потому что ты носила косички, а на двенадцатом дне рождения ты заявила, что уже взрослая и обойдешься без косичек.
– Скажи, все пожилые люди говорят так много, как ты?
Мама улыбнулась:
– Да. Когда тебе исполняется шестьдесят, ты получаешь государственную лицензию на право болтовни.
– Когда ты закончишь говорить, моя уже, наверное, придет по почте.
Мама отпила из стакана и вздрогнула.
– Неудивительно, что он крепко заснул – у него получилось влить в один бокал всю бутылку водки. Так о чем это я говорила?
– Ты болтала о соревновании по тейквондо.
– Когда-нибудь ты будешь скучать по моей болтовне. Ну так вот, ты стояла среди других победителей, мастер повесил тебе на шею золотую медаль, как и остальным в вашем ряду. Все радостно улыбались. Все, кроме тебя.
– Я что-то такое припоминаю…
– Ты всегда изо всех сил старалась победить, но когда достигала цели, почему-то не становилась от этого счастливой.
– Это потому, что я думала о следующих соревнованиях и о том, сумею ли я их выиграть.
Мистер Фрискис запрыгнул на диван и ткнулся головой маме в ногу, требуя ласки. Она погладила его, кот громко замурлыкал.
– Не стоит позволять неопределенности завтрашнего дня портить радость сегодняшнего, Жаклин. Могу я дать тебе один совет?
– Я думала, ты их уже даешь.
– Тебе следует делать пометки. Я говорю о смысле жизни.
– Я – вся внимание.
Мама глубоко вздохнула и выпрямилась.
– Жизнь, – сказала она, – не забег, который нужно выиграть. Финиш для всех нас один – мы умрем. – Она улыбнулась. – Дело не в том, выиграешь ты забег или нет, Жаклин. Дело в том, хорошо ли ты бежишь.
Это что-то мне напоминало.
– То есть дело не в том, выиграешь ты или проиграешь, а в том, как ты играешь? – спросила я.
