— El oirá. Reza el domingo. Dile que es importante
[209]
.
После любви она лежала рядом с ним свернувшись, не двигалась и лишь тихо дышала ему в подмышку. Он не был уверен, что она не спит, но рассказывал ей про свою жизнь все подряд — все, что не успел еще рассказать. Рассказал, как работал у hacendado
[210]
в «Кватро-Сьенегас»
[211]
, как у его хозяина была дочь и как он в последний раз ее видел, как сидел в тюрьме в Салтильо и откуда у него на лице шрам
{55}, о котором он давно обещал рассказать ей, да так и не рассказал. Рассказал он ей и о том, как видел свою мать на сцене театра «Маджестик» в техасском городе Сан-Антонио, рассказал и про деда с его конным заводом, и про Тропу Команчей, проходившую по западному краю дедовых угодий: как он еще совсем мальчишкой, бывало, выезжал на эту тропу осенними ночами в полнолуние, и там тени команчей шли и шли мимо него, возвращаясь к себе в потусторонний мир, шли и шли бесконечно, потому что если что-то привести в движение, то оно не остановится — уж таков этот мир, — так и будет продолжаться коловращение, пока не уйдет из жизни последний свидетель.
Тени команчей заполонили всю комнату и даже после их ухода еще долго там оставались. Он ей сказал, что на тот берег ее перевезет водитель Гутьеррес, который будет ее ждать у кафе на Calle de Noche Triste
[212]
{56}. У водителя будут и документы, необходимые ей для перехода границы.
— Todo está arreglado
[213]
, — сказал он ей.
Она еще сильнее сжала его руки. Ее темные глаза смотрели испытующе. Он ей сказал, что бояться совершенно нечего. Сказал, что Рамон их друг, бумаги в порядке и ничего с ней случиться не может.
– Él te recogerá a las siete por la mañana. Tienes que estar allí tn punto
[214]
.
— Estaré allí
[215]
.
— Quédate adentro hasta que él llegue
[216]
.
— Sí, sí.
— No le digas nada a nadie
[217]
.
— No. Nadie
[218]
.
— No puedes traer nada contigo
[219]
.
– ¿Nada?
[220]
— Nada
[221]
.
— Tengo miedo
[222]
, — сказала она.
— Не бойся, — приобняв ее, сказал он.
Посидели, послушали тишину. С улицы начали доноситься первые возгласы бродячих торговцев. Она уткнулась лицом ему в плечо.
– ¿Hablan los sacerdotes español?
[223]
— спросила она.
— Sí. Ellos hablan español
[224]
.
— Quiero saber, — сказала она, — si crees hay perdón de pecados
[225]
.
Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то, но она прижала к его губам ладонь:
— Lo que crees en tu corazón
[226]
.
Глядя поверх ее сияющих темных волос, он неотрывно смотрел, как по улицам города разливаются и темнеют сумерки. Все раздумывал, во что он верит и во что не верит. И после долгого молчания сказал, что верит в Бога, хотя и сомневается в способности людей понять, что у Него на уме. Но в любом случае Бог, неспособный прощать, — это вообще не Бог.
– ¿Cualquier pecado?
[227]
— Cualquier. Sí
[228]
.
– ¿Sin excepción de nada?
[229]
— Тут она вновь прикрыла ему ладошкой губы; он поцеловал ее пальцы и отвел ладонь.
— Con la excepción de desesperación, — сказал он. — Para eso no hay remedio
[230]
.
Последнее, что она у него спросила, — это будет ли он любить ее всю свою жизнь, и опять она коснулась кончиками пальцев его губ, но он удержал ее руку.
— No tengo que pensarlo, — сказал он. — Sí. Para todo mi vida
[231]
.
